Анатолий Корчинский - Это было недавно, это было давно! К 75-летию Великой Победы. О жизни и борьбе поколений былых и нынешних времен. Издание 2-е, дополненное

Я до сих пор удивляюсь, как могла учительница вести урок с четырьмя классами одновременно, тем более что у нас не было ни книг, ни тетрадей, ни ручек, ни карандашей. Начинался урок с того, что учительница отчитывала зарвавшихся хулиганов, затем делила доску на четыре части и писала задания. Одним – таблицу умножения, другим – арифметические примеры, а первоклашкам – буквы-цифры на запоминание. Кое-как я научился писать только в третьем классе.

Много внимания учительница уделяла чтению, причем читала для всех, и все с удовольствием слушали. Такая система учебы давала и положительные результаты. Так волей-неволей усваивались и знания старших классов, например, решение примеров и прочее. Приходилось все запоминать и развивать память.

Это позволило мне стать в старших классах лучшим математиком школы.

Шел обычный классный урок в школе. И вдруг кто-то бежит и кричит: «Победа!» Все ждали этого слова, так как знали, что наша Красная Армия взяла Берлин.

Все вскочили, начали кричать, выбежали на улицу, где народ уже бежал и кричал. Многие плакали от радости и горя. У многих погибли отцы на фронте. Я бежал и кричал тоже, слезы текли о погибшем отце. Это была и радость, и боль, которую трудно описать словами.

Люди бежали с поля, услышав весть о Победе. У конторы колхоза начался митинг без высокопарных речей, на котором люди делились радостью, горем и воспоминаниями. Затем принесли столы, и кто что мог – есть и пить, и начали праздновать Победу.

Одни плакали, другие радовались. У многих мужья пропали без вести, и они надеялись на их возвращение. Но чуда не произошло, ни один из без вести пропавших в последующем не вернулся, как и тот солдат, который был похоронен в селе в первые дни войны.

Этот день перед моими глазами, вижу, как сейчас.

Прошли десятилетия, и горько смотреть, как некоторые пытаются оплевать и очернить нашу Победу.

1945 год был засушливым, даже то, что посеяли, почти не взошло. Маме на трудодни осенью дали килограммов 20 пшеничных отходов, но через несколько дней пришел председатель (инвалид с фронта) и попросил вернуть выданное зерно. Колхоз не выполнил поставок, и раздавать «зерно» колхозникам было строго запрещено. Если он не соберет обратно зерно, то его расстреляют. Мама со слезами отдала заработанное «зерно». Настал 1946 год, мы голодали.

Мама собрала папины вещи и поехала в Западную Украину менять на зерно. Добиралась на крышах вагонов товарников. По дороге бандиты «кошками» (веревками с крючками) стаскивали с крыш вагонов людей и их вещи.

Мама чудом уцелела. Мужиков из села, которые ехали с ней, стащили, избили и все забрали.

Мы дома, чтобы не умереть, собирали кочаны от кукурузы, мололи их на жерновах (два круглых камня, один – внизу, другой сверху), «муку» варили и ели. Люди умирали прямо на улице. Я тоже опух от голода (человек от голода пухнет).

Моя учительница, Ала Семеновна, принесла кусочек хлеба (в школу привезли буханку хлеба для детей) и просила меня не есть, а сосать целый день, иначе я могу умереть.

Наконец пришла мама и принесла продукты (зерно кукурузы, пшеницы, горох). Какой была мужественной женщиной моя мать – на крышах товарняков везти мешки, спасаясь от бандитов, затем от станции 15 километров тащить до села около 50 килограммов продуктов.

Я залез в мешок и съел сырого зерна, что чуть не лишило меня жизни. Мама отпаивала меня настоями трав и спасла меня.

Наступила весна. Мы собирали крапиву, щавель, и это не давало нам умереть с голоду.

Летом выбросила колоски пшеница на колхозном поле. Мы с ребятами втихаря заползали в посев и ели завязь пшеницы. Это очень вкусно, молодое зерно сладкое. Когда началась уборка, мы влезали на кучи пшеницы и набивали пшеницей карманы брюк. Несли домой, и мама варила. Так мы выжили в 1945—1947 гг.