Валерий Озеров - Секта Анти Секта. Том 2. Калейдоскоп

Вновь, чуть отвлекаясь от темы, замечу, что для того, чтобы продлить свой ненасытимый кайф от поглощения самой изысканной еды и сделать его непрерывным, отдельные особи великого Рима, даже не дожидались переваривания пищи желудком, а выблёвывали и изрыгали её вон, с целью его опустошения и возможностью наполнения едой вновь и вновь. Этим постоянно занималась так называемая элита Рима, возведя поглощение пищи и вина в один из главных смыслов своей жизни. Такие люди были уже неспособны ни воевать, ни управлять и конец империи был предсказуем… А в учебниках пишут, что в гибели виновны варвары, вот и верь после того учебникам!

Очевидно, что к подобным типам и принадлежал упомянутый выше граф. Так что моему профессору пришлось решать почти невозможную задачу, – излечить не излечиваемое, с которой он, впрочем, справился превосходно.

Доктор, однако, на прощание предупредил Будунского, что если тот вернётся к прежнему образу жизни, то через время болезнь обязательно вернётся, поэтому необходимо менять свой рацион в сторону сокращения, что предполагает и укрощение непомерного аппетита бедняги. Ведь никакое лечение не отменяет приход матушки-смерти, вопрос лишь во времени её прихода, тонко, намекнул Первацельс Будунскому.

Эти слова сильно не понравились элитному графу, и тот выгнал Первацельса, не заплатив ему ни пфеннига, к великой радости злопыхателей и врагов моего любимого профессора. А что ж граф? Молва гласит, что он умер то ли от подагры, то ли от разжижения мозгов,… если, разумеется, он ими обладал, в чём у меня большие сомнения. Да и бес с ним!

Несмотря на подобные случаи, мой профессор многих бедняков лечил безплатно, вызывая всю ту же ярость «коллег» по лекарскому делу…

* * *

Так продолжалось примерно с год. Я обучался медицине у Первацельса, перемежая свои занятия бурными ночами с Катариной и ставшими теперь редкими походами к де Ариасам.

Как теперь выяснилось, моя помощь Пьеру была пока не очень то и нужна. Он частенько говорил мне, что сам не готов для производства окончательного алхимического делания, и поэтому помощник ему пока не нужен. Однако Пьер повелел мне ждать лишь его сигнала, чтобы присоединиться к нему и начать совместное наступление с ним на смертность и ржавость бренной окружающей жизни, как он сам выражался.

«Лишь истина не ржавеет, мой друг, всё остальное преходяще и мнимо, не забывай об этом». Эту довольно банальную сентенцию Пьер де Ариас любил часто повторять в моём присутствии. Иногда он добавлял: «Главное, найти её вовремя, эту самую истину». Были случаи, что мы сидели, как и прежде за большим столом в их гостиной и пили кисло-сладкое тягучее вино матушки Тересы.

Изредка к нам присоединялась и Мария, которая была, как обычно, прекрасна в этой своей пугающей меня девственной чистоте; однако в последнее время, и это было очевидно для меня, была покрыта лёгким, едва заметным, флёром непонятной мне, чёрствому, девичьей грусти. Непонятой мной, но очень даже заметной, и даже такому твердолобому человеку, как я, Виктор де Лагранж.

Я ведь по-прежнему взирал на неё лишь как на икону, возведённую мной почти на уровень самой Матери Христа, Божественной Марии, недоступную для понимания простого смертного. Мои чувства к Марии сейчас были мне самому непонятны, честно вам скажу. Такой уж я молодой болван был тогда, что поделать с этой глупой юностью.

Да, я по прежнему любил красавицу Марию, но любил её какой то, странной даже для самого себя, любовью. Я не мог себе представить, что мы когда-нибудь будем вместе с Марией не только духом, но своими молодыми телами, и я бы мог проделывать с ней все те штуки, которые проделывал вчера с Катариной или когда то ранее с пышногрудой булочницей Мартой.

Сам для себя я не мог понять своих чувств к ней. Да, я никогда не видел ангела наяву, и Мария в то время заменяла мне его место… И заменяла его до самого конца моей короткой жизни….

Так прошло более года и вскоре в моей Альма Матер произошли значительные события, благодаря которым я стал бывать у Ариасов всё чаще, пока, наконец, Пьер не объявил мне, что он, наконец, готов к Великому Деланию, и ему будет нужна моя помощь в ассистировании алхимического процесса. Он дал мне старую большую книгу, написанную по латыни, и приказал тщательно изучить её.

Честно говоря, это было чертовски трудно, несмотря на то, что латынь я знаю в совершенстве, как уверяет меня любимый учитель Первацельс. Сложность понимания сего фолианта заключалась главным образом, в том, что одни и те же понятия, которыми оперировал его автор, относились, на мой взгляд, к совершенно разным предметам и материям. Но об этом я ещё скажу позже, когда мы с Пьером приступим к нашему таинственному Деланию.

Далее де Ариас лично провёл со мной несколько уроков, рассказывая об этапах великой транс мутации золота из вторичных, как их ещё называют, загрязнённых или неблагородных металлов. Главным в его скрупулёзных наставлениях были особенности верного соблюдение пропорций исходных материалов, время их преобразования, и последовательность всех намечаемых процедур. И ещё он мне сказал, что основным во всей алхимической процедуре является безошибочность выполнения всех предначертанных заранее действий, любая погрешность в которых абсолютно недопустима. Нужна чёткость наших с ним действий во всём. Иначе распад атомов одних веществ и их собирание в другие будет невозможен.

В этих трудно описываемых на этих страницах действиях мы должны были с Пьером «перейти от черного к белому, от гниения к растворению, от мрачной ночи к золотому утру» – таков был великий переход к бессмертным вратам жизни, слишком тесным для того, чтобы всякий суфлёр мог протиснуться сквозь них, как выразился кто то из великих алхимиков, кажется, Василий Валентин.

Об алхимии и её непреходящем значении в истории всего человечества, написано множество заумных трактатов, так что я отсылаю интересующихся более подробным изложением технологии прохождения работ к их авторам, не забывая, впрочем, намекнуть, что они все (я имею в виду оные трактаты), слишком тяжелы для восприятия средним человеческим мозгом, занятым лишь исключительно собой и своими мелкими проблемами в поисках пищи, женщины, крова и прочих развлечений.

Мозг большинства людей тупеет по мере развития цивилизации, как ни странно, вот и непонятно, куда ж она развивается? Люди всё более становятся потребителями, нежели открывателями и производителями, не говоря уже о настоящих творцах, которые служат Богу. Ох, это не мои возвышенные слова, куда мне! Это де Ариас вчера изрёк, а я запомнил.

Иногда и меня захлёстывала эта философия жизни, жизни такой, какой её видел только я и никто другой. Увлечение ею было сродни увлечением вином начинающего пьяницы. Что поделать, так человек устроен или его устроил господь Бог, что нам неведомо. Дружба моя с Пьером, как и ученичество у Первацельса были для меня в то время всем. Пьер говорил, что алхимия, она не для всех, и это очень правильно, иначе всем ростовщикам и банкам мира грозит опасность разорения, а правителям государств – оскудение казны, и вследствие этого – потеря власти, что совершенно недопустимо для анти природной системы, – главной космической и невидимой Секты управления нами, людьми…