Лилия Задорнова - VLADI. Владимир Скулачев

Путешествие в эвакуацию началось только в конце ноября 1941-го. Для этого пришлось уехать из дачного поселка и переночевать в одном из цехов завода «Фрезер», чтобы рано утром вместе с рабочими завода погрузиться в эшелон, уходящий на юго-восток. В цеху спали все рядом на чемоданах с пожитками. Бабушка ночью громко храпела.

– Бабушка, а на кого ты всю ночь рычала? – спросил ее утром удивленный Владик. До этого он всегда спал в отдельной комнате и никогда не слышал человеческого храпа.

Эшелонов, на которых отправляли в эвакуацию, было два. Один следовал в Северный Казахстан, в Кустанай, другой – в Южный Казахстан, в город Джамбул. Им повезло: они оказались во втором эшелоне. Дело в том, что Кустанай был расположен в середине практически необитаемой пустыни со страшной жарой летом и тридцатиградусным морозом зимой, а также чудовищными пыльными бурями. А вот город Джамбул, если бы не война, мог бы стать отличным курортом в Тянь-Шаньских горах: чудесная флора, начинающиеся тут же в горах ледники, живописные долины, чистейшие реки, спускавшиеся куда-то далеко вниз, между грандиозными, фантастической формы, пиками гор.

Городу негде было принять все прибывавшие из Центральной России полчища беженцев, и первые дни они провели в местной мечети, уже привычным образом располагаясь ко сну на чемоданах. Потом их подселили к семье одного из русских рабочих, жившей в мазанке в переулке около Мучного базара. Это была пара очень милых пожилых людей, проводивших в Красную армию двоих своих сыновей.

Владик навсегда запомнил жуткие часы перед восходом солнца, когда по переулку, где они жили, проходил почтальон.

– Перфильевы, Осокины, Ивановы… – выкрикивал он чьи-то фамилии.

Хозяйка их дома сидела на топчане рядом с Надеждой, сильно держа ее крепко сжатые кулачки в своих натруженных ладонях. Обе молили Бога не услышать свои фамилии: ведь почти вся корреспонденция, которую разносил почтальон, были похоронки. Владику казалось, что он никогда в жизни не видел таких бледных лиц, какими они были в такие моменты у его матери и их хозяйки. Но вот голос почтальона удалялся, потом стихал, и Надежда, опустив свою голову на руки хозяйки, тихо, чтобы не разбудить мужчин, плакала слезами человека, попавшего в безнадежную ситуацию.

Жизнь в Джамбуле для семи-восьмилетнего мальчика была полна необычайных открытий. Пожалуй, главным было то, что, оказалось, земля представляла собой не только равнину; на ней встречались и впервые увиденные им горы, уходившие в небо даже сквозь самые высокие облака. Весной эти горы на несколько дней становились цветными: зацветали предшествовавшие ледникам альпийские луга. Оказалось, что даже небольшие речки могли ворочать огромные камни, которые на уступах скалистых гор с грохотом обрушивались в бездну.

Верблюда можно было увидеть не в зоопарке, где это гордое животное, по-видимому, изнывало от скуки и однообразия жизни, а на свободе. В Джамбуле Владик видел длинные караваны верблюдов, спускавшихся с гор и поднимавшихся из долин в город, где они чувствовали себя, безусловно, хозяевами – самыми большими и самыми мудрыми. Внезапно верблюды принимали решение устроить привал и ложились посередине дороги, так что встречавшимся им машинам, увидеть которых верблюды могли за три-пять километров, приходилось аккуратно их объезжать. Но и лежа они старались держать свои головы гордо, где-то на уровне глаз проходивших мимо них людей, высоко задрав свои огромные мягкие носы и посматривая на прохожих глазами, полуприкрытыми веками и обрамленными густыми длинными ресницами.

Огромным и разнообразным оказался мир насекомых и пауков, гораздо более крупных, чем в подмосковном дачном поселке, а иногда и смертельно опасных. Особенно страшным был огромный тарантул, неспешно путешествовавший по земле с сотней новорожденных детенышей на своей обширной спине, которые сразу после рождения, вылупившись из крошечных яиц, тотчас резво взбирались родителю на широкую спину, используя ее как средство передвижения.

Но самым сильным и незабываемым впечатлением оказалась война между черными и красными муравьями. По-видимому, внезапное изобилие прохожих на узких улочках Джамбула заставляло муравьев выбирать в качестве места для битвы глинобитный забор (дувал), отделявший двор от улицы. Дувал был метра в два высотой, абсолютно белый и ровный, и две муравьиные армии по нескольку тысяч крупных муравьев с каждой стороны сходились в ожесточенной схватке на плоскости дувала. Единственное неудобство состояло в том, что, сцепившись клешнями в единоборстве с противником, они тут же срывались с забора и падали на землю, чтобы сразу же разбежаться в разные стороны и затем присоединиться каждый к своей армии, еще находившейся на дувале, и с еще не растраченными силами снова ринуться в бой. Владик мог часами наблюдать незабываемые муравьиные баталии, с интересом познавая мир муравьев. Своими открытиями он ни с кем не делился: друзей у него здесь не было. Мальчиков его возраста здесь было очень мало, и значительная их часть по-русски не говорила.

На работу в Джамбуле устроиться смогла только Надежда, у которой вдруг, в, казалось бы, безнадежной ситуации, в которой оказалась ее семья, обнаружились организаторские способности. Она сумела создать на местной фабрике маленький цех по производству детских игрушек, которого до этого в городе просто не было. Переговоры она вела с руководителем фабрики. Как-то во время очередной беседы директор, казах по национальности, без видимой причины вдруг погладил по ее русым волосам и тронул за кисть ее белой руки.

– В чем дело? – растерявшись от неожиданности, спросила Надежда пожилого казаха.

– Извините, не хотел вас обидеть. Я просто никогда в жизни так близко не видел живого архитектора, да к тому же еще и женщину, – объяснил казах свое беззлобное любопытство.

Надежда стала заведующей цехом детской игрушки и его дизайнером: она прекрасно рисовала. Это был единственный заработок, благодаря которому семья в Джамбуле могла существовать. Жили тяжело, взрослые просто голодали, хотя Владик не помнил, чтобы он когда-либо ощущал голод: ему еды хватало всегда.

В школу Владик должен был пойти осенью сорок первого, но в сентябре все московские школы были закрыты. Когда в декабре того же сорок первого года он приехал в Джамбул, то оказалось, что немногочисленные школьные здания городка уже использовались как общежития для размещения эвакуированных. Однако в сентябре сорок второго некоторые школы все-таки открылись. Владик проучился полтора месяца, по возрасту попав сразу во второй класс. Считалось, что дед Арон Маркович прошел с ним всю программу первого класса. В молодости он обучал детей, работая домашним учителем. Однако дед учительствовал в Николаеве пятьдесят лет назад, и предъявляемые в те далекие годы требования к обучению отличались от программы советской школы, поэтому дед, видимо, объяснил внуку далеко не все, что теперь от того требовалось. На первом же уроке арифметики молодая учительница Джамбульской