Чарльз Дарвин - Дневник работы и жизни

Это вынуждает думать, что высказанный Дарвином в самом конце раздела о религии (в неопубликованной части «Воспоминаний») оптимистический взгляд на якобы большую быстроту, с какой «религиозное неверие, или рационализм», распространилось в Англии в течение второй половины его жизни, был довольно далек от истинного положения вещей. Дарвин судил об этом преимущественно на основании того, что ему приходилось видеть и встречать в кругу своих родичей и знакомых, а это по большей части были люди, являвшиеся, по свидетельству самого Дарвина, атеистами либо же в худшем случае прикрывавшие свое неверие внешней церковной обрядностью. Об отношении этих либеральных кругов к религии дает известное представление рассказ Дарвина о видном английском экономисте Чарлзе Бэббидже, не включенный Ф. Дарвином в «Автобиографию» и потому остававшийся до настоящего времени неизвестным. <���…>

Вспомним приведенное выше выступление Карлейля, речь епископа Уилберфорса на съезде Британской ассоциации в Оксфорде в 1860 г., получившую знаменитый отпор со стороны Гексли, многочисленные злобные рецензии на «Происхождение видов» и «Происхождение человека», написанные церковниками, которых Дарвин называл «черными бестиями». В отношении вторых поведение Дарвина, возможно, и имело известный тактический смысл, тем более, что и в собственной семье он встречал некоторое давление со стороны самого близкого ему человека – своей жены, которая была верующей англиканкой. Этим, можно думать, объясняется и включение в известную заключительную фразу второго издания «Происхождения видов» слова «Творец», которое отсутствовало в первом издании.

<���…> Science has nothing to do with Christ [ «Наука не имеет ничего общего со Христом»], – сурово отвечал Дарвин ученым ревнителям религии и Церкви ( L. L ., т. I, стр. 307).

Характеристики некоторых английских ученых, писателей и мыслителей, не включенные Френсисом Дарвином в известный текст «Автобиографии», представляют двойной интерес: они дают в очень сжатой, но подчас замечательно острой и меткой форме правдивые образы ряда видных деятелей Англии 1850–1880-х годов и вместе с тем характеризуют самого Чарлза Дарвина. В высшей степени примечательными являются характеристики геологов Бекленда, Мурчисона и Лайелля, ботаников Броуна и Гукера, зоологов Оуэна и Гексли и др., в большинстве своем совершенно новые и часто неожиданные. Выраженные в этих характеристиках симпатии и антипатии Дарвина вполне соответствуют сложившемуся в нашем представлении образу его – несколько застенчивого, скромного в оценке самого себя, бескорыстно преданного науке человека, для которого единственно важным и ценным в научном исследовании было стремление раскрыть объективные законы природы. Дарвин придавал поэтому исключительно большое значение таким качествам ученого, как чувство скромности, отсутствие тщеславия и необузданного стремления к славе; он не любил проявлений научной скаредности, зависти к собрату по науке, хвастовства своими достижениями и т. п., – словом, всего того, что не только не имеет прямого отношения к научному исследованию, но мешает ученому, отвлекает его от искреннего, неподдельного интереса к науке.

Вот несколько примеров его характеристик ученых. С явной неприязнью он отмечает, что для геолога Бекленда стимулом, побуждавшим его заниматься научным исследованием, «была скорее страсть к славе, которая по временам заставляла его действовать подобно шуту, нежели любовь к науке»; в знаменитом геологе Мурчисоне ему казались смехотворными крайние проявления тщеславия, хвастовства и афиширование благосклонного отношения к нему со стороны императора Николая I; он с сожалением вынужден признать, что Ричард Оуэн стал его «злейшим врагом… из зависти к успеху» «Происхождения видов», и должен согласиться с Фоконером, который «был убежден, что Оуэн не только честолюбив, крайне завистлив и высокомерен, но и неправдив и недобросовестен». Глубоко симпатизируя знаменитому ботанику Роберту Броуну, он с сожалением отмечает проявление у него непозволительной научной скаредности, – Броун отказался одолжить Гукеру свой гербарий растений с Огненной Земли, «хотя отлично знал, что сам он никогда не займется обработкой» этой своей коллекции. Даже в бесконечно дорогом ему Чарлзе Лайелле, которого он почитал и всем сердцем любил как своего великого учителя и друга, он все же указывает на черту, крайне ему несимпатичную, на то, что Лайелль очень любил бывать в обществе «лиц высокого положения» и проявлял «чрезмерно большое преклонение перед положением, которое человек занимает в свете».

В противоположность этому он с чувством уважения и глубокой симпатии говорит о крайней скромности и застенчивости знаменитого астронома Джона Гершеля, о внимательности к собеседнику Маколея (в противоположность Боклю и Карлейлю, которые в обществе говорили только сами, никого не слушая и никому не давая и слова промолвить), о простоте и отсутствии какой-либо претенциозности у знаменитого историка Древней Греции Грота. С большой теплотой и любовью написаны Дарвином характеристики Роберта Броуна и особенно трех его ближайших друзей и соратников Лайелля, Гукера и Гексли; он указывает на их выдающиеся способности, глубокий ум, необычайно обширные знания, на их энергию, искреннюю любовь к науке, веру в прогресс человечества, на благородство характера, прямоту, честность во взглядах, убеждениях и т. д.

Исключительно интересна та оценка Спенсера, которую мы находим в «Воспоминаниях» Дарвина. Дарвин говорит, что чтение произведений Спенсера обычно вызывало у него «восторженное восхищение перед его необыкновенными талантами». «И тем не менее, – говорит он дальше, – у меня нет такого чувства, что я извлек из сочинений Спенсера какую-либо пользу для моих собственных трудов». Причину этого Дарвин усматривал в том, что принятый Спенсером метод трактовки любого вопроса прямо противоположен методу – в основном индуктивному методу, – применяемому Дарвином. Дарвину был глубоко чужд метод построения дедуктивных обобщений, под которые затем насильственно подгоняется разнообразный обширный фактический материал. Ставя перед собою какой-нибудь вопрос, он начинал затем тщательнейшим образом, кропотливо и всесторонне исследовать весь возможный фактический материал. И только длительный, тщательный и непредвзятый анализ всего собранного материала приводил его к тому или иному обобщению, которое затем подвергалось проверке путем анализа всех видимо противоречивших этому обобщению данных. Это был метод подлинного естествоиспытателя. Вот почему Дарвин и говорит: «Его [Спенсера] дедуктивный метод… совершенно противоположен строю моего ума, и прочитав какое-либо из его рассуждений, я снова и снова говорил самому себе: “Да ведь это было бы превосходным объектом на десяток лет работы”».