Геннадий Прашкевич - Красный сфинкс

После смерти Сталина обстановка в стране изменилась.

Выступая на Всероссийском совещании (1958) по научно-фантастической и приключенческой литературе, Г. И. Гуревич сказал: «Несколько лет назад, пожалуй, самой распространенной в писательской среде была „теория ближней фантастики“. Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни. „Ближе“ понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе территориально. Призывали фантазировать в пределах пятилетнего плана, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в Космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается. По существу, это было литературное самоубийство. У фантастики отбиралось самое сильное ее оружие – удивительность. Жизнь опередила писателей. Пока мы ползали по грани возможного, создавая рассказы о новых плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники. Фантастика отставала от действительности… Я помню: однажды на собрании, где „ближняя“ фантастика торжествовала, вышел на трибуну читатель – офицер-артиллерист – и сказал с недоумением: „Товарищи, я что-то не понимаю. У нас в армии есть артиллерия ближнего боя, есть артиллерия дальнего действия. Мы применяем ту и другую, в зависимости от цели. Они выполняют разные задачи, но обе нужны“. И хотя литераторы слушали, посмеиваясь, прав был читатель, а не теоретики ограничения. Есть темы, требующие далекого места действия, есть темы, требующие близкого места действия. О космосе писали и будут писать еще больше и потому, что сейчас, вслед за запуском спутника, начинается эпоха великих космических открытий, и потому, что космос – самое обширное место действия…»

«Море бушевало всю ночь, – так начиналась повесть „Иней на пальмах“ (1951). – Огромные валы один за другим наступали из темноты. Они вставали перед нами крутой стеной, и нависшие гребни их заглядывали в шлюпку, как будто хотели пересчитать нас – свою будущую добычу.

Когда рассвело, мы увидели впереди белую черту берега. Коралловые острова всегда кажутся издалека белыми, а если смотреть на них с самолета, отчетливо заметно, как пенное кольцо прибоя отделяет темно-синий океан от желто-зеленой лагуны.

У входа в лагуну мы попали в водоворот, закружились, захлебнулись соленой пеной. Потом холодный вал поднял шлюпку на могучее плечо и легко стряхнул на берег. Мы оказались на твердой земле – мокрые, оглушенные, исцарапанные, но живые.

И тогда мы увидели, что белое – это не коралловый песок и не прибой. Островок утопал в… снегу. На свинцовых валах океана качались льдины, и прибой, с размаху бросая их на коралловые рифы, ломал, дробил, крошил, превращал в ледяное месиво. В воздух взлетали фонтаны соленых брызг. Гибкие стволы пальм обледенели. Сверкающий иней одел гигантские перистые листья. Побелевшие кроны четко выделялись на темно-голубом небе. Почти вся лагуна превратилась в каток. В прозрачный зеленоватый лед вмерзли кораллы и ярко раскрашенные рыбы-попугаи. Повсюду валялись замерзшие птицы. Из снега торчали клешни кокосовых крабов; один из них успел продолбить орех, засунул туда задние ноги, чтобы вытащить мякоть, и так и замерз…»

«Познакомился я еще с одним преобразователем природы – инженером М. М. Крыловым, лауреатом Сталинской премии за проект ледяной плотины, – вспоминал Г. И. Гуревич. – Фанатик был, даже дочь свою назвал Льдиной; не знаю, сказалось ли это на ее темпераменте. У него была идея: изменить климат льдом. В зимнее время он предполагал качать воду из рек на поля, наморозить многокилометровые наледи, с тем, чтобы они весной долго таяли, увлажняли воздух, смягчали жару в начале лета и добавляли бы воды в жару… Изобретатель, говаривал Крылов, должен быть немножко нахальным, немножко голодным и очень злым. Злости Крылову, видимо, не хватило. Скромный человек был, худенький, с усами, порыжевшими от курева, меня он считал коллегой – изобретателем, лауреатство не открыло перед ним все дороги. О его идеях я написал в „Инее на пальмах“… Повесть была о холоде, но фантастическая. А задумана по принципу наоборот. Есть в природе процессы, где энергия выделяется бурно: горение, взрывы; есть процессы, где энергия поглощается. Есть атомные взрывы, все уничтожающие, испепеляющие, почему бы не быть антивзрыву – мгновенной зиме? Нажал на кнопку, и ледяная плотина на реке, ледяные плоты, острова… иней на пальмах…»

Тема очередного научно-фантастического романа («Рождение шестого океана», 1957) не выглядела для тех лет необычной: передача электроэнергии без проводов – по ионосфере, канал к которой с земли пробивается мощным пучком частиц высоких энергий из портативного ускорителя, но вот повесть «Прохождение Немезиды» (1957) привлекла внимание.

В Солнечную систему влетает блуждающая планета.

Одна часть человечества активно готовится к гибели, другая – столь же активно – к отражению опасности. Но блуждающая планета оказывается, к счастью и для тех и для других, управляемой – это самый настоящий «корабль» иной цивилизации. Представители ее предпочитают путешествовать не в тесных стенах звездолетов, а прямо на собственной планете…

За «Прохождением Немезиды» последовал цикл «геологических» повестей: «Наш подводный корреспондент», «На прозрачной планете», «Подземная непогода», «Под угрозой», позже объединенные в одну книгу «На прозрачной планете» ( 1963). Тематически примыкала к циклу повесть «Купол на Кельме» (1959), написанная в соавторстве с геологом П. Е. Оффманом.

Затем началось освоение космоса.

«Лунные будни» (1955).

«Инфра Дракона» (1958).

«Первый день творения» (1960).

«Мы – с переднего края» ( 1962).

«Функция Шорина» ( 1962).

«Пленники астероида» ( 1962).

«Книга писалась для „Молодой гвардии“, – вспоминал Георгий Иосифович. – Но тамошний редактор был твердым перестраховщиком. Из рукописей сборника он взял только два рассказа, которые уже публиковались в журналах. Однако конкуренция существовала и тогда, фантастику печатали целых два издательства. Я перенес рукопись в Детгиз. Там редактором у меня оказался Аркадий Стругацкий, может быть самый приятный из всех моих редакторов. Аркадий прочел и мягким своим голосом (позже он стал суровее) вежливо сказал: „Георгий Иосифович, мы возьмем все ваши рассказы, но один из них хуже других, вы не могли бы его заменить?“

И я согласился.

И превратил в рассказ главу из романа – «Функция Шорина».

И «Функция» стала моим хрестоматийным сочинением, она кочует из сборника в сборник. В том же Детгизе другой редактор сказал мне, что «Функция» на голову выше всего сборника.

Но почему?