Марина Цветаева - Тетрадь третья

Пушкин — негр (черная кровь, падение Фаэтона — когда вскипели реки — и (это уже я!) негрские волосы) самое обратное самоубийце, это я выяснила, глядя на тебя на стену. Ты не делаешь меня счастливее, ты делаешь меня умнее.

О себе, вкратце: просьба подождать еще два года до окончания. Таким образом у меня еще два посмертных тома. (О, мои богатые наследники!) Большую вещь, пока, отложила. Ведь пишу ее не для здесь (здесь не поймут — из-за голоса), а именно для там — реванш, языком равных. Пишу сейчас Пушкина (стихи). Как только пришлешь наверный адрес — пришлю.

(Попутная мысль, чтобы не забыть — 10-го мая 1938 г. Ванв — благородство и пощада пера, никогда не выдающего нашего возраста: в письмах мы вечно-молоды, в счет идет — только наша (молодая, сильная) интонация — никаких морщин ни седин!)

Несколько дней назад тебе писал С. — просьбу его смело можешь исполнить: я — порукой. (— А жена? — Жена пока и т. д. — Ой! ой! ой! Да ведь это же — разрушать семью! — Хороший д. б. человек.) [121] Речь идет о письме С. Я. Эфрона к Пастернаку с просьбой о содействии ему в получении советского гражданства. 29 июня 1931 г. Эфрон писал о том же своей сестре, Е. Я. Эфрон и Горькому.

Очень болен Д<���митрий> П<���етрович>: грудная жаба. Скелет. Мы с ним давно разошлись, м. б. он — со мной, приезжает, уезжает, не вижу его никогда. Положение серьезное, но не безнадежное: при ряде лишений может прожить очень долго.

Это лето не едем никуда. Все деньги с вечера ушли на квартиру. Все эти годы кв<���артиру> оплачивал Д<���митрий> П<���етрович>, сейчас из-за болезни не может. Как будем дальше жить — не знаю, п. ч. отпадает еще один доход — 300 фр<���анков> в месяц, к<���отор>ые одна моя приятельница [122] Речь идет о С. Н. Андрониковой-Гальперн. собирала в Лондоне. Пожимаю плечами и живу (пишу) дальше. (Р<���аисе> Н<���иколаевне> ничего не пиши, о тяжелой болезни сына ты знаешь.)

М. б. С. на две недели съездит в деревню, к знакомым рабочим, обещают кормить, наша — только дорога. Сейчас он пытается устроиться в к<���инематогра>фе (кинооператором). У него блестящие идеи, но его всё время обжуливают.

Так что мой адр<���ес> на всё это время — прежний.

Да! ты пишешь о высланной II ч<���асти> Охранной Грамоты, у меня и I нет. Посылал?

(NB! На год назад — сентябрь 1930 г. St. Laurent Haute Savoie)

для франц<���узского> Мóлодца (Le Gars) — конца его: «Adieu, mon petit Grillon» [123] «Прощай, мой маленький Сверчок» (фр.) — строка из последней главы «Le Gars». — несколько выписок о Муре — и несколько моих записей:

Из стихов к М<���аяков>скому (невошедшее)

… С Богом — по морозцу!

Жи — изнь? — Ваша!

Смерть — моя!

В красный рай самоубийц

Мур, упавший в колодец

— У меня живот подскользнулся, как нога на теннисе, и я свалился.

Ляжу. Бежу.

Так и не подал руку девочке — Димитриевой. Ненависть к ней, несмотря на ее смелость, мальчишество, мужское имя Кирченок и 10 лет. (Ему — 5 л.) И когда ставят всё это на вид:

— А она — все-таки девочка!

(Галилей)

Разговор с шоссейным рабочим (русским)

— Кто такое твой товарищ: монархист или охотник?

Мур: — Ни то, ни другое: рабочий. Сначала человек, потом рабочий. Человек, к<���отор>ый работает. Рабочий человек.

И — медленно — крайне выразительно — со всей полнотой интонации:

— До чего мне иногда удивительно — что вы, взрослые, говорите!

(Всё это, о Муре — июль 1930 г., С<���ен> Лоран.)

Болезнь, лежание в Арсине [124] Замок Арсин (Château d’Arcine) находился, по свидетельству Цветаевой, в трех километрах от того места, где жили они с сыном; в нем был русский пансион, в котором в это время отдыхал С. Эфрон. (18-го — 19-го июля 1930 г.)

(Из стихов к М<���аяков>скому)

Слушай! Не ты ли — апостол Павел,

Отбивавший носы у стáтуй?

…Мимо склепов и гробниц —

В красный рай самоубийц…

(Июль 1930 г. С<���ен> Лоран — черновик стихов к М<���аяков>скому.)

…Авария в озере…

Авария в блюдце…

Мур: — Нессесэр (С.С.С.Р.)

— Мама! Для чего Вы стали писательницей, а не шофёром и не другим таким?

С<���ен> Лоран, 21-го авг<���уста> 1930 г., за едой.

— Время — когда едят и время — когда спят, время — когда гуляют — и время когда

(NB! не читав Экклезиаста)

лета 1931 г., Мёдон

Как хорошие стихи пишутся — знаю, как плохие — не знаю (и не догадываюсь!).

…Братски — да, арапски —

Да, но рабски — нет

(NB! люблю Пушкина. Невошедшее. А жаль.)

…Собственного слуха

Эфиоп — арап.

…где хозяин — гений.

Тягости Двора —

Шутки — по сравненью

С каторгой пера…

Узы и обузы

Сердца и Двора —

Шутки — перед грузом

Птичьего пера

Мур

Кто-то о Пушкине: — обреченность.

Мур: — Не обреченность, а афричённость.

(т. е. обреченность на Африку)

10-го июля 1931 г., Мёдон

встреча с внучкой пушкина

Прихожу к Елене Николаевне Арнольд. У нее сидит дама — белобрысая — белорыбица — альбиноска, страшно-постная и скучная. Через несколько минут после моего прихода E. H. со свойственной ей бесцеремонностью начинает ее — всячески выживать: — А Вам никуда не нужно идти? — М. б. Вам уже пора идти? — и так далее, и чем далее — тем грубее. Но дама — сидит, и E. H., когда убеждается, что сидеть — будет, глубоким, громким, даже не актерским, а декламаторским голосом — мне:

— А Вы зна-аете, дорогая! кто у меня сидит?

Я, робко: — Вы, кажется, сказали Г<���оспо>жа Розен… Розен…

— Розенмайер — что! Розенмайер — ничто. Эта дама — внучка Пушкина. Родная внучка Александра Сергеевича. [125] Розенмайер (урожд. Пушкина) Елена Александровна (1889–1943) — дочь старшего сына поэта, Александра Александровича Пушкина (1833–1914), от второго брака (с Марией Александровной Павловой). Эмигрировала в 1918 г.; в ноябре 1921 г. вышла замуж за русского офицера Николая Алексеевича фон дер Розенмайера (1892 — ок. 1933).

— И я, ничего не успев: — Доч<���ка?> — Сашки?!

За 6 лет Парижа я у E. H. была в третий раз и ждала встретить у нее старую Т<���атищеву>, [126] Речь могла бы идти о графине Екатерине Борисовне Татищевой (урожд. Княжне Мещерской, 1848–1930), вдове графа Алексея Никитича Татищева (1846–1896), действительного статского советника, занимавшего видные государственные посты и игравшего значительную роль при дворе. С 1928 г. Е. Б. Татищева жила в Русском Доме в Сен-Женевьев-де-Буа, под Парижем; там она и скончалась, и похоронена на местном кладбище. «на которую» E. H. меня и пригласила — и до того ждала, что сначала подивилась ее молодости (Т<���атищевой> — около 80-ти лет) и такой полной белобрысости. (И даже «Розен…» не смутило.)