Андрей Колесников - Веселые и грустные истории про Машу и Ваню

Потом они снова вышли на подиум, чтобы исполнить песню, и то, что они сделали, стало выдающимся событием – по крайней мере, в моей жизни. Маша вышла из анабиоза, Ваня вошел в роль и рычал так, как может рычать только крокодил в стихах Виктора Шендеровича.

И столько детей было в этом зале, такие они были неправдоподобно красивые, так они взахлеб визжали и хохотали, так давились пирожными… и так одна девочка минут пять не хотела уходить с подиума, потому что не дотанцевала, хотя и музыка уже давно кончилась, и так и не ушла… и так тут все было переполнено таким здоровьем и счастьем… и так всем этим тут был пропитан воздух, который можно было потрогать руками и нельзя было надышаться… и все это было чем-то таким настоящим… и тем более будущим – что, когда 70 детей вышли на сцену в заключительном акте этой мистерии, комок застрял у меня в горле и я думал только о том, что я пропустил не три десятка детских праздников в саду и еще несколько таких показов в ГУМе, а пропустил вообще-то несколько лет жизни, которые они тут раздаривали направо и налево – не теряя, что важно, своих.

– Папа, – сказал Ваня, – пойдем, ладно? Я шалаш сегодня еще не построил.

Дома он мне показал, как делается шалаш из четырех стульев, двух пледов и восьми маленьких подушек. Оказалось, он строит этот мобильный шалаш уже три месяца. Приходит из детского сада и строит, потом живет в нем с Машей, а перед сном разбирает. Я прихожу, когда они уже спят.

Надо же что-то делать, думаю я. Надо спасать. Спасаться. Их спасать… Что-то и в самом деле происходит, и мне кажется, что они уходят от меня… а не я от них… Мне все казалось, что они от меня никуда не денутся. Мне правда так казалось. Что эти мои командировки только идут нам на пользу. Что мы скучаем и от этого начинаем любить друг друга так, что то ли искры из глаз, то ли слезы. То ли радости, то ли любви.

Но в какой-то момент, как я, по-моему, уже писал, это все рухнуло.

– Маша, – говорю я, – что ты плачешь?

– Ничего, – говорит она, выйдя из своей комнаты, стоит в коридоре, и я вижу, как она делает знак маме: подойди, я что-то хочу сказать тебе… только чтобы папа не видел.

Потом, когда мы выходим на улицу и я сажусь в машину, она вдруг замолкает, хотя что-то до этого отчаянно рассказывала своей маме, и на лице ее было такое же выражение, как когда она упрашивала меня купить ей голубое платье: выражение безграничной мольбы и скорби.

– Маша, – говорю я, – почему ты плакала и что ты рассказывала? Может, я тоже что-то посоветую? Может, я все-таки на что-то гожусь?

– Ничего, – отвечает она, и на лице ее теперь какое-то почти надменное выражение.

– Так не получится, Маша, – говорю я, и в голосе моем помимо моей воли тоже появляется надменность.

Но она ее сразу улавливает.

– Папа, я плакала, потому что я не понимаю, зачем она вышла из его машины и ушла! – И Маша начинает тихонько подвывать.

– От кого?

– От этого парня!

– Как называется этот фильм? – спрашиваю я.

– «Как бросить парня за 10 дней»… – постанывает она.

– Тогда понятно. На этом ведь фильм заканчивается?

– Ну да!

– Так вот она его и бросила. 10 дней прошли. Фильм закончился. Она вышла из машины. Я только не понимаю, зачем ты его смотрела. Это взрослый фильм, такие смотреть – только расстраиваться.

– Ты смотрел его?

– Нет.

– И все знаешь? Да?! – переспрашивает она. – А что же тогда она уже выходила из машины, а?! Ведь это уже было один раз! Она уже выходила! А потом они опять целовались!

– Так это же, – говорю, – середина фильма была. Еще только пять дней прошло.

– А-а, – говорит она, – и что, они никогда не будут вместе?

– Вряд ли, – говорю. – Только если продолжение снимут.

– Поняла теперь, – говорит она и тяжело замолкает.

– Маша, – спрашиваю я, – а как ты думаешь, любовь есть?

– Конечно! – отвечает Маша. – Целуются же все! То есть она хорошо отличает любовь, например, к родителям от той, в которой целуются. Любовь к родителям – это что-то такое совсем другое, видимо. То, что может на время исчезнуть, потом возникнуть снова… И, я так боюсь, исчезнуть навсегда. Или не может? Ну, просто отойти на второй план. Отец же справится с ролью второго плана? Третьего?!

И я решаю сам отойти на второй план. Тем более что в жизни Вани-то я, надеюсь, еще пока на первом.

И на следующий день я иду на детскую площадку, чтобы сыграть роль второго плана в одной короткометражке и заглавную роль – в другой…

И я вижу страшную картину: Ваня, лежа и запрокинув голову, кружится на карусели, которую раскрутили старшие мальчишки и тут же убежали, – и голова почти касается земли. Он пытается подтянуться на руках, потому что ему самому, видимо, уже страшно, но центробежная сила сильнее его рук, и он так и висит беспомощно, пока я бегу к нему, а потом, как-то весь извиваясь, все-таки оказывается на этой карусели и лежит без сил под скамейкой.

Няня метрах в 30 увлеченно болтает по телефону.

У меня был брат. Ему было семь лет, когда он упал с качелей и длинная доска с металлическим сиденьем, опускаясь, ударила его по виску. Его не спасли.

– Ваня, – тормошу я сына за плечо, – не смей! Никогда не смей так делать! Ты слышишь?!

– Я слышу, – говорит он. – Я тебя увидел, когда ты меня еще не видел. И я хотел тебе показать, как я умею.

– Никогда, Ваня!!!

– А ты видел? – спрашивает он. Маша бежит ко мне с криком:

– Папа, принеси мне туфли из дома! Светло-серые! А то мы с Машей не можем танцевать!

Я понимаю, что она не кокетничает: на ней кроссовки с колесиками, на которых она может проехать половину футбольного поля. И они действительно с этой девочкой танцевали, вернее, другая Маша пыталась показать моей Маше какое-то па.

Она могла бы попросить няню принести ей туфли, но она просит меня, потому что хочет показать Маше свою власть надо мной.

«Надо быть великодушней», – говорю я себе и отвечаю своей Маше:

– Домой уже пора вам, по-моему.

Я затыкаюсь сразу, как только вижу в глазах Маши слезы. Тут Ваня несется к нам с футбольным мячом. Еще не все потеряно.

– Будете со мной в одной команде? – спрашиваю я.

– Я буду! – сразу говорит Ваня.

– И я буду, – сквозь зубы отвечает Маша.

Мы с ними иногда играем в футбол. Но только Маша быстро на что-нибудь обижается и уходит. А Ваня стоит на воротах до конца.

Он и теперь встает в ворота, Маша где-то чуть сзади, я, как всегда, в нападении. Против нас уже целая команда. Их четверо, шустрые пацаны, лет по восемь-девять каждому.

Мяч у них, они здорово играют в бортик на этой фут-больно-хоккейной площадке – и Ваня!.. Теперь Маша! Удар! Я подбираю мяч, обвожу одного, удар в бортик. Отсекаю сразу двоих, выхожу один на один… Мы ведем.