Сергей Максимов - Сибирь и каторга. Часть первая

К числу очень распространенных сибирских народных преданий принадлежат повсюдные рассказы о том, что там заблудившийся зверовщик, заслышав звон колокола и соблазнившись им, нашел никому не ведомое селение. В другом месте таковое же обрел заседатель, который, не догадавшись скрыть своего звания, был убит жителями никому не известного и вполне независимого селения. Подобные рассказы слышали мы и в Западной, и в Восточной Сибири (за исключением одного Забайкалья). "В Якутске мне передали, — говорит г. Сельский в статье "Ссылка в Восточную Сибирь замечательных лиц", — что на Колыме и Индигирке тамошние жители до сих пор рассказывают о существовании сыздавна каких-то жителей, прежде сосланных, потом бежавших и поселившихся на неизвестных островах Ледовитого моря. В давние годы какой-то промышленник около колымского устья осматривал на островах звероловные снасти. Там застигла его пурга, и он заблудился. Долго блуждал он по окрестным пустыням и, наконец, собаки привезли его в незнакомое селение, состоящее из нескольких домов, которые все были срублены в угол. Заблудившегося приняла женщина, но она ничего с ним не говорила. Поздно вечером пришли с промыслов мужики и стали расспрашивать прибывшего к ним: кто он, откуда, по какому случаю и зачем заехал к ним, не слыхал ли он о них чего прежде и, наконец, не подослан ли кем? Промышленника этого они содержали под присмотром шесть недель, поместили его в отдельном доме и не дозволяли отлучаться ни на шаг и ни с кем не разговаривать. Заключенный во время пребывания своего там часто слышал звон колокола и обитатели этого заповеданного селения собирались в молельню, из чего он и заключил, что это был раскольничий скит. Наконец, жители этого дикого селения согласились отпустить промышленника, но взяли с него при этом клятву молчать обо всем, им виденном и слышанном. Затем они завязали ему глаза, вывели из селения и проводили очень далеко. При расставании подарили ему большое количество белых песцов, красных лисиц и сиводушек".

К таким вольным селениям, на выгодных и соблазнительных условиях свободного выбора, охотно льнут и бежавшие с каторги, и оставившие места поселения; деньги, подкуп и волостные писаря тут играют существенную и главную роль. Лет десять тому назад волостное начальство открыло в Иркутском округе поселенца, жившего в селении более 20 лет. Знавшие его думали, что он приписан начальством, а потому и не преследовали, да, на беду, через двадцать лет мирного его жития узнали, что в соседнем селе живет другой поселенец под тем же псевдонимом, с одинаковым именем и прозвищем (что случается между поселенцами сплошь и рядом). Этому второму несчастному вздумалось бежать. Побег его открыл и первого счастливого. Стали допрашивать: он показал фамилию бежавшего и всю его подсудность, а когда сличили приметы его с бежавшим, не то вышло. Сколько ни бились, настоящей фамилии своей поселенец не показал; так и оставили его, благо, что раньше наказан был за бродяжество. Поблагодеял ему сельский писарь, признавшийся в такой штуке: этого поселенца 20 лет тому назад поймали в Минусе (Минусинске), где он сказал, что бежал из-под Иркутска. Земский суд и послал его в волость показать крестьянам, тот ли-де этот; оказалось, что не тот. Старшина обратил его в волость с пакетом. Поселенец, смекнув, что дело недоброе, бежал от ямщика с дороги, прихватив с собою и пакет. Спакетом он явился в другом селе к писарю; писарь пакет изорвал, а поселенцу велел жить тут и соседям так рассказал, что прислан-де с пакетом. А сколько подобных дел не наслежен-ных, а сколько селений выросших и окрепших не по законным предписаниям и обычным программам!..

Насколько ссыльные готовы сами вести оседлую жизнь, свидетельствует, между прочим, следующий недавний случай. К осени 1862 года по бродяжьим притонам прошел глухой слух о манифесте, в котором будто бы сказано, чтобы всех бродяг каторжных приписывать на поселение, если только они добровольно явятся к начальству. Слух этот расшевелил и поднял бродяг, многие из них и в разных местах объявились и, конечно, попали в хлопушку, т. е. получили плети и опять каторгу. Особенно много, говорят, явилось таких охотников по Томской губернии.

Идя следом за поселенцами по всем их мытарствам, мы приходим, наконец, к той важной отрасли государственного хозяйства, которая доставила столько денег России и причинила столько горя и бед Сибири. Мы говорим о золотых промыслах, которые некогда разрабатывались исключительно руками ссыльнопоселенцев. Мещане из амбиции, а крестьяне от домоседливости на эти работы не ходили. [75]

Старые времена миновали. Золотопромышленность кончила свою безобразную историю и начала, по новым образцам, другую, но следы старого еще не совсем остыли и от прошлого еще кое-что осталось на беду поселенцев. Нет теперь той сильной борьбы между партиями золотоискателей, которая некогда принимала и грозную, и бесчестную, а временами и до нелепости смешную форму. Давно не уливают дорогу гостьям от города до заимки шампанским сами хозяева, не ездят их доверенные по улицам на бабах из враждебного промыслового лагеря. Приутихли хозяева, присмирели рабочие. Не ходят последние по улицам города в парчовых куртках и парчовых шароварах, не ступают по грязи на кредитные бумажки, подбрасываемые под сапоги, испробовавшие тальковой грязи на разрезах, чтобы при переходе через улицу из кабака не загрязниться. Кончилось поголовное безобразие, ужасавшее своими капризными и неожиданными формами. Кончилось, однако, не все.

Неурожаи и развитие золотопромышленности, подняв цены на жизненные припасы, обращают на этот промысел и мещан, и крестьян, и даже пришельцев из России. [76]Осталась еще вербовка рабочих, перебой, необходимость выдачи задатков, тяжелые, на первобытных приемах основанные работы; осталось, словом, то, от чего и прежде поселенцу бывало скверно и теперь не сделалось лучше. От дурной неэкономической разработки россыпей золотой промысел упадает; открытий новых стало меньше по невозможности отыскать богатые. Самая охота к поискам оттого заметно ослабела, прежние же прииски постепенно вырабатываются. Содержание золотоносных песков видимо уменьшается, и добыча по частным промыслам Сибири, особенно Западной, ощутительно упала. На поселенцев надвигается гроза и с этой стороны. К тому же, надо сказать правду, безусловный наем поселенцев в работы на золотые прииски мало приносит им пользы.

До работ ожидал поселенца наем с задатком. Задаток (рублей в 40, 50, 60 вместо дозволенного законом не свыше 7 руб. 50 коп.) находил его после долгого поста и безденежья, а на глазах торчат кабаки со всяким соблазном и господствует старый прием вербовщиков нанимать рабочих с подтасовкою пьяными, умягченными и сговорчивыми. А там дело известное: обольстить, обмануть, подсунуть гнилой товар — московскую залежь, ценою повыше, добротою хуже всякой возможности; придумать вычет из заработка помудренее и позапутаннее, подвернуть условие, на которое трезвый человек не ходит, но голодный и пьяный идет. Тут является и обязательство, вопреки законному смыслу всяческих контрактов, считать рабочие дни не со дня сделки, а по приходе на прииск. Тут и обязательств об одежде нет, и орудия записаны в расчетной, каких не дано, и самая работа не приведена в условную ясность — словом, целая цепь стеснений всякого рода. По этой причине рабочий, обязанный иногда идти месяца полтора и два до прииска, даром тратит время и идет рваный и голодный, питаясь милостынею, а при случае и воровством. На прииске, сверх обязательной, рабочий получает работу всякую, какая придет в голову доверителю и приказчикам. Жаловаться некому, жаловался тот, кто не знал, в каких отношениях стояли заседатели к доверенным.