Лев Квин - Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени

Вот это меня как раз и интересовало больше всего!

— Причину не объяснил?

— Нет. Просто сказал, что их группа должна уйти.

— Отчего же так? Такого не могло быть, чтобы нервы не выдержали? — и, заметив, что Кадаковский замялся, я добавил: — Только, пожалуйста, говорите откровенно.

— Нет, думаю, нет. Нервы у Ассельборна всегда были в полном порядке. Да и не выглядел он тогда чересчур взволнованным и расстроенным. Ровен, спокоен, как всегда.

— Так что же все-таки, по вашему мнению?

— Мы тоже допытывались. Ассельборн ссылался на то, что они все вместе решили.

— Да, у них в группе было так принято. Мне его товарищи рассказывали.

Кадаковский улыбнулся:

— И все-таки, в конечном итоге, решал он, командир. У них там одна молодежь была. И потом не такой человек Ассельборн, чтобы во время боя голосование разводить. Мнение спросить мог, в это я верю. Но окончательное решение принимал все равно он сам. И отвечал за него тоже сам.

— И вы думаете, решил неверно?

— Да, думаю, на сей раз ошибся. Не надо было Ассельборну от нас уходить. Держались бы нас, может быть, и его судьба сложилась бы иначе...

Здесь я отвлекусь ненадолго от моего разговора с Игнатом Игнатьевичем, чтобы обратить внимание читателя на одно странное несоответствие.

Партизаны из разведывательно-диверсионной группы считают, что Ассельборн СДЕЛАЛ ОШИБКУ, КОГДА РЕШИЛ ОСТАТЬСЯ с латышским отрядом Антона Поча.

Комиссар же этого отряда считает, что Ассельборн СДЕЛАЛ ОШИБКУ, КОГДА РЕШИЛ УЙТИ от латышей.

В чем же дело?

Почему такое противоречие во мнениях?

Эти вопросы не давали мне покоя много дней. Даже ночами, бывало, я ворочался с боку на бок, тщетно пытаясь найти на них удовлетворяющий меня ответ.

Кто же все-таки прав? Ленинградские товарищи или Игнат Игнатьевич? Кто из них прав?

Много времени прошло, пока наконец я смог уверенно ответить на эти вопросы. По крайней мере, для самого себя.

Никто не прав: ни ленинградцы, ни Кадаковский.

Вспомните: тяжело раненный Ассельборн отдает товарищам сумку с бумагами. В ней, в этой командирской сумке, которую в трудные минуты он всегда носил сам, никому не доверял, и скрыта, по-моему, вся разгадка, Точнее, не в самой сумке, а в оперативных документах, которые в ней хранились. Давайте поставим себя в положение руководителя разведывательно-диверсионной группы. У него скоплен большой оперативный материал об оборонительных сооружениях гитлеровцев. Трудно теперь сказать, что конкретно находилось в сумке: карта ли с нанесенными на ней военными объектами врага, список ли партизанской агентуры, перечень лиц, подозреваемых в сотрудничестве с абвером или гестапо, а может быть, и то, и другое, и третье. Одно ясно: документы эти были первостепенной важности, и главная задача Ассельборна состояла в том, чтобы они попали по назначению. Для этого, собственно, его с группой сюда, во вражеский тыл, и послали.

И вот поступают сообщения об окружении. Ассельборн отправляется к командованию латышского партизанского отряда выяснить обстановку. Она не очень еще четко проглядывается. Неизвестно, сколько фашистов, где они размещены, каковы их намерения. Прорвешься в соседний лес — там, может быть, их еще больше. Двинешься к болоту — на пути мощный заслон.

Надо выждать, пока все не прояснится.

И Ассельборн принимает решение остаться с латышскими партизанами. Тем более, они заверяют, что уже неоднократно вырывались из подобных окружений, есть у них такой опыт.

Но вот начинается бой. И сразу становится ясно: на этот раз фашисты сделают все возможное, чтобы окончательно разделаться с партизанами в Рускуловском лесу.

Если бы Ассельборн был командиром рядового партизанского подразделения, я не сомневаюсь, что он остался бы с Антоном Почем до конца, каким бы он ни был, этот конец.

Но у Ассельборна другие задачи. Он имеет право пожертвовать собой, но не имеет права губить собранную разведывательную информацию. И руководитель группы принимает единственно правильное в создавшейся обстановке решение: прорываться из окруженного Рускуловского леса.

И я прихожу к твердому выводу: МИХАИЛ ИВАНОВИЧ АССЕЛЬБОРН ДЕЙСТВОВАЛ СОВЕРШЕННО ПРАВИЛЬНО И ТОГДА, КОГДА РЕШИЛ ОСТАТЬСЯ С ЛАТЫШСКИМ ПАРТИЗАНСКИМ ОТРЯДОМ, И ТОГДА, КОГДА РЕШИЛ УЙТИ.

Найдутся, вероятно, и такие, кто скажет: и все-таки, если бы Ассельборн не ушел от отряда Поча, у него было бы больше шансов остаться в живых.

Что ж, вполне вероятно. Остались ведь в живых после почти недельных тяжелейших боев в Рускуловском лесу и Кадаковский, и начальник штаба Бурбо, и сам Поч, и многие рядовые латышские партизаны.

Но и Александр Матросов тоже имел бы несравненно больше шансов уцелеть, если бы не прикрыл своей грудью фашистский дзот.

И капитан Гастелло, возможно, остался бы в живых, если бы не направил свой горящий самолет в скопление вражеских танков.

Если бы не прикрыл. Если бы не направил... А ведь победа не оплачивается одними добрыми пожеланиями. И не вздохами. И не слезами.

Победа добывается только кровью.

В двадцать миллионов жизней обошлась наша Победа, и кто может решиться заявить теперь, что цена была слишком высока!

Игнат Игнатьевич проводил меня к автобусной остановке. Только что прошла гроза. Деревья еще сосредоточенно бомбили мокрую асфальтовую дорожку тяжелыми частыми каплями. Солнце с блеклого прибалтийского неба узенькими лучиками прожекторов пробивалось сквозь густую листву.

Расставаясь, уже пожав мне руку, он вдруг спросил:

— Вам известно что-нибудь о семье Михаила Ивановича?

Я рассказал ему о жене Ассельборна Клавдии Кирилловне, о дочерях Гале и Вале, о внуке Сене.... Игнат Игнатьевич улыбался своей на редкость мягкой улыбкой. Из его лучистых глаз струилось добродушие.

У меня так и не хватило духу сказать ему в тот раз обо всем до конца.

Что Клавдия Кирилловна ничего не знала о судьбе своего мужа.

Что в ее родном дальневосточном селе Воздвиженке, куда она снова переехала жить, долго ползли подлые слухи о предательстве бывшего летчика Михаила Ассельборна.

Что дочь Михаила Ивановича, Галя, которую из-за этого пришлось записать в школе по фамилии матери, в шестом классе, к ужасу напуганных слухами обывателей, вдруг взбунтовалась и решительно заявила, что отныне она Ассельборн — ей нечего стыдиться своего отца, который воевал против фашистов и погиб, защищая родину.

Что только в 1970 году, когда Давид Иванович Вагнер приехал в Воздвиженку и привез Клавдии Кирилловне письмо, которое было ею послано двадцать шесть лет назад и которое все это время бережно хранил Иван Иванович Фризен, — только тогда она узнала о героической гибели своего мужа.