Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

Маклаков. — Не скажу, чтобы во всем. В некоторых случаях я шел гораздо левее его, в других правее.

Председатель. — Но в основном? В отношении к тому строю, который водворился в России после 17 октября больше на бумаге, чем в действительности, но все-таки водворился.

Маклаков. — Я буду совсем откровенен. Я всегда имел монархический образ мыслей и очень убежденно исповедывал его.

Председатель. — Монархизм вы понимали не в смысле ограниченной монархии, а в смысле неограниченной?

Маклаков. — Я разделял точку зрения, что законодательные учреждения ограничивают не самодержавие в его целом, а представляют, как бы, делегацию верховных прав государя народу в области законодательной деятельности и в области надзора. Я самодержавие не как фразу понимал, а разделял точку зрения, что в этом-то и заключается суть нашего своеобразного строя.

Председатель. — Т.-е. вы, значит, понимали конституцию, как самодержавие царя?

Маклаков. — Так точно. С некоторым ограничением его прав в законодательной области.

Председатель. — Что же, самодержавие царя в форме конституции было для вас предпочтительнее самодержавия царя без конституции? Или, наоборот, вы предпочитали самодержавие царя без государственной думы?

Маклаков. — Тут был целый ряд субъективных чувств. Они, может быть, не будут интересны Комиссии.

Председатель. — Нас интересует тот взгляд на основные политические вопросы русской действительности, который вы проводили в вашей политике, как бывший министр внутренних дел.

Маклаков. — Да, да. Позвольте так доложить: для меня совершенно ясно, что история, вообще, назад не ходит, так же, как река не ходит обратно; и совершенно ясно было, что мы уже подняли, так сказать, одну ногу, и надо было ждать, когда эта нога опустится, чтобы сделать следующий шаг в область определенной конституции в смысле западно-европейском. Но как раз, когда нам приходилось вступать на этот путь, когда о нем разговаривали (может быть, это очень странно покажется), в тех или других заседаниях государственной думы на нас делались нападки, часто совершенно несправедливые и без достаточной осведомленности; лично, скажем, на меня нападки иной раз были жесточайшие, высказанные в очень определенной резкой форме; они прямо отшатывали на громадное расстояние от тех или других зарождавшихся связей.

Председатель. — Кого отшатывали?

Маклаков. — Меня отшатывали. Казалось, раз есть предвзятость, какая же может быть работа? Эта мысль выливалась у меня неоднократно в столь определенную форму, что в течение двух с половиной лет, что я был у власти, я три раза просил государя меня уволить; один раз (на страстной неделе, в феврале 1915 года) большим письмом.

Председатель. — Копия письма сохранилась у вас?

Маклаков. — Нет. Когда я уходил из министерского дома, я пережег все, что было, и особенно то, что касалось его величества.

Председатель. — Позвольте мне несколько вернуть назад нить ваших мыслей. Итак, вы заявляете, что вы были сторонником законно существовавшего строя и расходились с Мещерским по этому основному вопросу?

Маклаков. — Нет, не по этому вопросу, а много — по еврейскому вопросу. О самодержавном строе Мещерский сам думал так же, как я.

Председатель. — Т.-е. он считал законодательную думу и государственный совет совместимыми с самодержавием?

Маклаков. — Считал. Но я хотел сказать, что в этой области только эволюционным путем постепенного перехода шаг за шагом можно дойти до какой-нибудь определенной цели. Это была основная точка зрения: большинство, передающее большинству.

Председатель. — Вы были в правой группе государственного совета? Очевидно, многие ваши товарищи по группе не разделяли эту вашу точку зрения примиренности с существующим государственным строем?

Маклаков. — Т.-е. в смысле неудовлетворительности его?

Председатель. — Да. В смысле желания повернуть назад.

Маклаков. — Ни у кого серьезно этого не было, ни у Мещерского, ни у одной души. Я никогда не слыхал. Часто бывали жалобы, но всегда это было не серьезно.

Председатель. — Серьезно или не серьезно, это дело оценки; все же мне хотелось бы знать.

Маклаков. — Я бы сказал неправду, если бы отрицал, что такие разговоры были, но это не фактор в течении работы думы, а, скорее, только показатель настроения.

Председатель. — Т.-е., вы хотите сказать, что к реализации этих мыслей не приступали?

Маклаков. — В первый год моего пребывания министром чаще говорилось о роспуске думы, но потом меньше.

Председатель. — Но ведь были кружки членов государственного совета, которые стояли несколько позади формальной группы государственного совета?

Маклаков. — Мне кажется, не было в этом смысле более правого кружка, чем тот, который мне приходилось посещать, кружка Римского-Корсакова.

Председатель. — Давно вы посещали этот кружок?

Маклаков. — Посещал, когда бывал здесь, уже после того, как ушел из министров. Вообще, я налетом приезжал в Петроград. Я здесь очень мало бывал и обыкновенно получал повестки и приглашения в деревню.

Председатель. — Стало быть, вы жили здесь, когда были членом государственного совета и министром?

Маклаков. — Когда был министром, — нет. Я был после того, как ушел, в 1916 году. В 1915 я, после отставки, уехал и до конца года не был.

Председатель. — Забежим несколько вперед, чтобы этот вопрос исчерпать. Вы посещали этот кружок последние месяцы в 1916 году и в начале 1917 года?

Маклаков. — В 1917 году тоже, должно быть, был.

Председатель. — Принимали вы участие в выработке плана политической реформы, которую предполагал этот кружок?

Маклаков. — Нет, я как раз отказался от этого. Действительно, предполагалось подать план реформы; он был впоследствии выработан. Не знаю, был ли предъявлен, но он вырабатывался с тем, чтобы быть представленным на рассмотрение государю.

Председатель. — Государыне?

Маклаков. — Государю. Но первоначально он в общих чертах обсуждался. Были довольно многочисленные суждения. Я очень категорически высказался против этого, потому что все то, что было сказано, данным давно было известно, и ничего нового нельзя было сказать в таком изложении мыслей, чаяний, надежд, верований и пожеланий тех людей, с которыми мне приходилось видеться.

Председатель. — Вы все-таки принимали участие в собраниях этого кружка?

Маклаков. — Когда говорилось об этом, кружок был уже маленький. Документа я никогда не видал в глаза, не читал и не знаю его судьбы.

Председатель. — Кто из министров принимал участие в выработке этих положений?