Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

Маклаков. — Это уже сколько говорили. Но ему необычайно верили.

Председатель. — А в области ваших поступков?

Маклаков. — Я говорю: я счел долгом доложить об этом.

Председатель. — Это не поступок. Должно быть какое-нибудь действие со стороны министра внутренних дел. Ведь это же позор для России.

Маклаков. — Действия и не могло быть, потому что как раз вскоре после этого я сам ушел.

Председатель. — Но все-таки, между маем и 5 июля прошло два месяца. Я не знаю, как можно мириться с этим, в особенности человеку ваших взглядов. Хотелось бы знать, как министр внутренних дел ваших убеждений мог терпеть такое позорное пятно на громадной государственной постройке? Ведь страна и глава верховной власти — это связано.

Маклаков. — Вы об этом сейчас судите с точки зрения последних дней. В то время, в 1915 году, Распутин такой роли не играл, и не было ничего, кроме скандалов, самого обыденного, очень скверного, но совершенно не политического пошиба. Я в то время не могу указать ни одного назначения. Сколько раз он обращался с просьбами о назначении, эти записки мы все получали и, бывало, друг другу показывали, но никаких назначений не было. А в последнее время, действительно, потому что новые люди были…

Председатель. — Вы изложили свой политический взгляд, которого вы держались и в бытность вашу министром внутренних дел и после, в связи с кружками. Вы сказали, что вы стояли за единую правую политику; во время отсутствия политики, вы стояли за единое правое министерство. Но как вы, отстаивая эти взгляды, относились к тому, что вся страна, — а вы говорили, что было правление большинства, — что вся страна этого не хочет, что вся страна считает это невозможным? С другой стороны — как вы относились к тому, что проводило правительство? Вам хотелось вести систематическую правую политику, вразрез со страной, в тот момент, когда страна, а не кучка министров, вела колоссальную войну. Как вы, министр внутренних дел и член государственного совета, относились к этим вопросам?

Маклаков. Относительно этих вопросов, именно в начале войны, тут был известного рода перелом, не только в моих собственных взглядах…

Председатель. — Я говорю не про начало войны, а про течение войны вплоть до последних моментов. Мы бросили факты и обратились в область ваших взглядов, как государственного деятеля, ибо министр внутренних дел и член государственного совета, является государственным деятелем.

Маклаков. — С самого начала моего вступления, как я вам уже докладывал, я все думал, что страна совсем не выражается в настроениях, которые всегда набегали в Петроград. Я думал, что все то, что волнует верхи, не касается большинства России; не городов, а массы, 90% населения. Это — по первоначальной моей службе; а потом, в начале войны, уже весь совет министров значительно изменил свой взгляд. То, что я говорю, может быть, покажется вам невероятным и неправдоподобным, мне трудно доказать это внешними (хотя, во всяком случае, многочисленными) фактами, но значительное изменение произошло; в начале войны весь совет министров, не исключая меня, решил, что все политические разлады и споры должны быть оставлены в стороне. Я должен сказать, что шло так до 1915 года, т.-е. до половины 1915 года, по крайней мере, у меня не осталось никаких тяжелых воспоминаний, которые часто бывали результатом разлада между тем, что делаешь, и тем, что кажется надо было делать по настроению большинства; а в 1915 году пошли довольно определенные настроения. Был целый ряд фактов. Между прочим, в конце 1914 года, у меня произошел разговор с председателем государственной думы, Родзянко, если не ошибаюсь, после отступления с Карпат, когда не хватало сапог для армии; Родзянко хотел созвать съезд из председателей губернских земских управ, по этому поводу приехал ко мне, и я ему на это возразил… Я на этом факте останавливаюсь, потому что он ярко показывает, как понемногу обострилось лезвие, которого вначале, в сущности не было. Я высказался, что съезд председателей губернских земских управ в думе, под председательством председателя государственной думы, по вопросам снабжения армии, представляется для меня не прецедентом вовсе, а просто — конструкцией совершенно непонятной; не будет ли ему угодно принять участие в этом съезде и отдать его под председательство либо военного министра, либо главного интенданта; но чтобы не связывать этим съездом думу с председателями губернских земских управ, как фронтон со зданием, если можно так сказать.

Председатель. — Отчего же не связать думу, хотя и несовершенную по своей форме, со страной, хотя и представленной несовершенными представителями, потому что это представители цензовые? — Вы немного уклонились в сторону от моего вопроса. Мой вопрос заключается в том, как вы, проводя правые идеи, в качестве министра внутренних дел и члена государственного совета, относились к тому, что страна этого не желает? Вы начали было на это отвечать и сказали: «по-моему, страна безмолвствовала». Но тогда, позвольте мне вас спросить, как же вы отнеслись к тому, что не безмолвствовала представительница страны, хотя и несовершенная, хотя и по цензовому началу выбранная, но, тем не менее, гораздо лучше представлявшая ее мнение, чем министры, назначенные Распутиным или разными кружками? Как вы относились к тому, что кричала страна? Вы даете нам объяснения не только по вашим взглядам 1915 года, а и 1916 года, когда уже все было ясно. Страна отвергает это течение — вы на нем настаиваете. Страна ведет войну — вы настаиваете на своем в тот момент, когда страна подверглась нашествию неприятеля, когда неприятель имеет успех, и целый ряд губерний им занят. В последние месяцы 1916 года вы остаетесь на позиции тех, которых вы считаете вымирающими, своего рода зубрами, последними могиканами, как вы говорите; мне интересно, как все это улеглось в вашей голове?

Маклаков. — Мне трудно ответить на это. Если судить по тому, как это выражалось в государственном совете, — я всего два раза говорил там. В комиссии я принимал участие в самой безразличной — в финансовой.

Председатель. — Будем говорить не о ваших речах, а о вашей политике.

Маклаков. — Я должен сказать, что я всегда голосовал, как мне казалось лучше. И должен сказать, что всегда был в меньшинстве. Бывали случаи, что я был совершенно в единственном числе.

Председатель. — Мне интересно знать, как вы относились к основному вопросу, к возможности проводить, быть может, самое совершенное, самое справедливое, однако, представляющееся вам отжившим, вразрез со страной в то время, когда неприятель в нее вторгся?

Маклаков. — Мне не приходилось принимать никакого активного участия. А если я высказывался, — audiatur et altera pars; [*] Стран. 97, св. 7 стр. «audiatur et altera pars» — пусть будет выслушана и противная сторона. мне кажется, что из всех мнений, слева и справа, преобладает то, которое является наиболее многочисленным…