Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

Маклаков. — Нет, я не думал о том.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, как в ваше время, когда вы были министром внутренних дел, распускали думу? Были у Горемыкина бланки бывшего императора, куда он имел право внести число роспуска думы?

Маклаков. — Да, да. Я никогда их не видал, но кажется, что это право было дано, — с самого начала до последнего времени.

Председатель. — Т.-е. с начала нашей конституционной эры. Значит, это делалось вне зависимости от того, жил император в Ставке или в Царском Селе. Вы говорите, что это делалось до войны?

Маклаков. — Насколько мне известно. Я извиняюсь, что утверждать не могу, но, кажется, так было всегда.

Председатель. — Да, вы министром-президентом не были.

Маклаков. — Засим, это делалось всегда помимо министра внутренних дел.

Председатель. — Следующий вопрос я хотел бы вам задать, как свидетелю: как в вашей голове и в голове товарищей ваших по кабинету это укладывалось: когда объявляется высочайший рескрипт, за подписью тогдашнего главы верховной власти, императора Николая II, страна думает, что, соответственно закону, государь император решил, взвесив, так сказать, разные обстоятельства дела; может быть из-за шероховатостей между министерством и думой, «за благо рассудил» думу распустить. Между тем, фактически выходит, что за время войны, именно из-за шероховатостей, как вы говорите, между думой и министерством, дума распускалась, а министерство оставалось. В действительности же, это самое министерство, или глава министерства, как раз и распускает думу, которая с ним спорит; так что, получается как будто полное извращение?

Маклаков. — Техника этого дела такова, что в большинстве случаев государя при этом не было ни в столице, ни в Царском Селе; либо он в Крыму пребывал, либо в армии: председатель совета министров докладывает, что идут такие-то обострения, что они отзываются очень тяжело на настроении. Я не присутствовал при докладах, но Горемыкин, я знаю, указывал на то, что едва ли такое настроение благоприятно отразится на армии, которой предстоят тяжкие испытания, что если так пойдет дальше, если настроение не сдаст, не уляжется (может быть, это только первые дни тяжелы), то тогда, пожалуй, придется распустить. Вот, смысл такой. Тогда государь давал ему полномочия своим именем постановить то или другое, т.-е., в данном случае, доверял мнению председателя совета министров.

Председатель. — А не известен вам случай, когда эти бланки, выданные на время одной думы, переживали ее и переносились на другую?

Маклаков. — Не могу этого вам сказать.

Председатель. — Вы были в совете министров, когда в начале войны, 24 июля, был подписан бывшим императором указ на имя И. Л. Горемыкина; этим указом целый ряд функций верховной власти передавался совету министров. Что вам известно о том, как подписывался этот указ монархом?

Маклаков. — Государь хотел поехать с самого начала войны в армию — командовать. Потом, в совете, где я принимал участие, этот вопрос подробно обсуждался, и все министры, кроме Сухомлинова, и я в том числе, отговаривали его величество это делать. Государь сказал тогда, что, хотя ему это очень тяжело, но он подчиняется нашему решению; а затем сказал: «В виду того, что это не окончательное мое решение и впоследствии оно может быть изменено, я бы хотел, чтобы совет министров обсудил, какие дела могли бы разрешаться помимо моего участия; если даже я не приму командования, я буду все время разъезжать и осматривать войсковые части, лазареты, часто буду отлучаться надолго из Петрограда». — Было поручено обсудить этот вопрос. Принимал участие в его решении, главным образом, государственный секретарь Крыжановский, а затем был составлен конспект тех дел, которые почитались, с точки зрения совета министров, не существенными и не важными. Он был обсужден, а затем, по внесении самых ничтожных исправлений, не помню каких, был представлен на рассмотрение государя, и государь согласился.

Председатель. — Очевидно, министерству внутренних дел также приходилось пользоваться этим указом; проводя через совет министров некоторые свои дела, следовало довершить их путем доклада бывшему императору; а этот доклад и, значит, утверждение императора, заменялось вотумом совета министров?

Маклаков. — Очень мне трудно сказать. Я не хочу сказать чего-нибудь мало-мальски неверного. Ведь теперь — год десять месяцев, как я ушел. Может быть, были, может быть, нет такие дела. Но лично я все время придерживался прежнего порядка. При мне были все время всеподданнейшие доклады государю до июля месяца, пока он не принял командования.

Председатель. — Крыжановский в среде правительства считался специалистом юристом. Он — творец закона 3-го июня. Как он аргументировал перед советом министров, на чем он основывал возможность издания такого закона, когда нужно было совершить coup d'état?

Маклаков. — Я не сумею вам сказать. В вашем присутствии очень трудно отвечать на эти вопросы. Я по образованию филолог-историк, в области юридических вопросов я всегда чувствовал себя слабым. Мне это даже служить мешало, так что в эти дебри я никогда не пускался. Это уж совет решал. Когда мне лично приходилось затрагивать этот вопрос, я поневоле погружался.

Председатель. — Тогда И. Г. Щегловитов был министром?

Маклаков. — Он в этих вопросах считался главным лицом.

Председатель. — По части «законности». Скажите, этот указ или проект указа, должен был пройти по журналам совета? Мы его найдем там?

Маклаков. — Я в этом уверен. Это без высочайшего соизволения не могло быть проведено.

Председатель. — Мы уже несколько коснулись вашего личного отношения к правым группам; официальные группы государственного совета меньше нас интересуют, нежели эти неофициальные кружки. Мне хотелось бы спросить вас о политике министерства по отношению к правым организациям.

Маклаков. — В то время, когда я был у власти, это было очень слабое место; это область сплошного разочарования, должен сказать; одним словом, если бы вы могли присутствовать в министерском кабинете в течение двух с половиною лет, — как входили, зачем, с какими вопросами приходили — в сущности, это была одна грусть. Я сочувствую принципам в чистом виде, потому что исповедывал их с самых юных лет. Я, по крайней мере, не безнадежно смотрел на самый строй, а смотрел безнадежно на людей, которые занимали те или другие места. Зачастую приходили просить денежной помощи, субсидии. Потом начиналась бог знает какая грязь, друг на друга взводили обвинения, разобраться не было возможности, грызли друг друга, разногласия и клевета выступали в печати. Одним словом, получалось впечатление такого чада, что иной раз думалось — лучше бы не было того, что было.