Герберт Фейс - Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

В тот же день Бадольо предпринял попытку порвать всякие отношения с фашизмом, объявив о роспуске фашистской партии и прекращении любой политической активности вплоть до окончания войны.

Рузвельт поддерживал занимаемую Черчиллем позицию терпимого, снисходительного отношения к Италии. Когда информационное агентство, транслирующее передачи на Европу, высказало мнение, что „сущность фашистского режима в Италии не изменилась“, и процитировало высказывание журналиста о „слабоумном маленьком короле“, президент обвинил их в пропагандистской деятельности. При первом же удобном случае, 27 июля, Рузвельт снял с себя ответственность за эту радиовещательную программу. Несмотря на определенное волнение, Рузвельт вновь исходя из политических соображений предоставил свободу действий группе людей, не верящих в военный успех и выдвигающих требования политического порядка. У него были сомнения в отношении некоторых из бывших горячих сторонников. Он опасался подорвать веру в искренность своих намерений наиболее активных антифашистских элементов в Европе и в Советском Союзе. Обо всем этом он попытался как можно убедительнее рассказать в выступлении по радио 28 июля. В своем выступлении Рузвельт, тщательно подбирая слова, подтвердил следующее.

1. „Наше условие в отношении Италии то же, что и для Германии и Японии, – безоговорочная капитуляция“.

2. „Мы избегаем иметь дело с любыми проявлениями фашизма. Мы не допустим, чтобы остался хоть какой-то след фашизма“.

Не просто сочетать эти твердые обещания с небрежным тоном, каким он прокомментировал Черчиллю свои выступления по радио и на пресс-конференциях.

„У нас есть некоторые любители поспорить, которые готовы устроить шумиху по любому поводу – готовы ли мы будем признать Савойскую династию или правительство Бадольо; это те же, кто поднял шум вокруг Северной Африки. Сегодня я объяснил прессе, что мы собираемся вести переговоры с любым человеком или людьми в Италии, способными обеспечить разоружение и принять меры против беспорядков. Кроме того, я полагаю, что после заключения перемирия мы с вами сможем что-то решить относительно самоопределения Италии“.

У Черчилля не было никаких предчувствий, и он не боялся подвергнуться критике. Этот воин-консерватор в ответном послании от 31 июля заявил, что нисколько не боится признать короля и Бадольо. заранее определив, что они смогут делать исходя из требований. предъявляемых военными целями союзников. Они, добавил премьер-министр, безусловно, воспрепятствуют хаосу, большевизму и гражданскому миру, а поэтому пока он будет энергично возражать против любых заявлений относительно самоопределения.

Но в этот момент переписка между Вашингтоном и Лондоном в отношении решения политических вопросов во время и после капитуляции Италии была прервана инициативами, предпринятыми штабом Эйзенхауэра в Алжире.

В Алжире ускорили подготовку к операции „Аваланш“, предусматривающей высадку морского десанта и захват прилегающей к Неаполю области. Пока шло приготовление, Эйзенхауэр и его штаб интенсивно работали над проектом окончания войны в Италии.

В конечном итоге было создано два документа. Одним было радиообращение к народу Италии с предложением прекратить борьбу; в нем в популярной форме излагалась процедура выхода из войны. В другом документе давался перечень условий перемирия. которые будут подписаны командирами в боевой обстановке. Этот документ состоял из двенадцати коротких пунктов, формулирующих степень участия в решении военных вопросов, которую будет обязано взять на себя правительство Италии. В нем не говорилось о капитуляции как о „безоговорочной“; он был детально проработан и подтверждал полномочия главнокомандующего союзнической армией в установлении военного правительства в Италии. Оставаясь свободным, это правительство подчинялось бы указаниям Объединенного штаба, принимающего решения в отношении правительства и народа Италии по ходу развития событий.

Исходящие от Эйзенхауэра инициативы не понравились Черчиллю по нескольким причинам. Во-первых, он не считал разумным в популярной форме широко оповещать население вражеского государства об условиях перемирия. Премьер-министр полагал, что итальянское правительство должно досконально представлять все наши требования; вот это будет намного правильнее и разумнее. Черчилль опасался возникновения определенного взаимопонимания между Эйзенхауэром и итальянскими властями. Во-вторых, он считал, что условия перемирия должны охватывать как военную, так и гражданскую сферу жизни. В-третьих, он думал, что будет намного лучше, если переговоры с итальянцами относительно условий перемирия будут проводить представители, назначенные им и президентом, а не генералом действующей армии. Еще больше, чем Черчиллю, идея с популярной версией условий перемирия, в которой был убежден президент, не пришлась по вкусу генералу Маршаллу.

Радиообращение Эйзенхауэра, разумным образом переделанное, содержало неоднократные заверения в отношении „честных условий“. За его выступлением не последовало никакой реакции в самой Италии, но в более поздних отчетах говорилось, что все были потрясены услышанным.

Предложенные Эйзенхауэром „краткие“ условия перемирия оказались более удачными. Для придания им большей ясности руководителями Объединенного штаба были внесены некоторые поправки. Затем, чтобы развеять опасения Черчилля и получить его согласие. условия были откорректированы еще раз. Но Черчилль высказался совершенно определенно, заявив, что считает эти условия приемлемыми только в крайнем случае, поскольку никакого согласия в отношении конкретизации условий так и не было достигнуто.

Таким образом, если бы итальянцы неожиданно потребовали мира, Эйзенхауэр уже мог представить согласованные условия перемирия. Но он был вынужден дожидаться удобного случая. В течение последующих нескольких недель, завершившихся победой кампании на Сицилии, правительство Бадольо приступило к переговорам, но не о капитуляции, а о военном соглашении с союзниками.

Пока Эйзенхауэр выжидал возможности представить свои „краткие“ условия, в Вашингтоне американцы и британцы возобновили прерванное рассмотрение „исчерпывающих условий“. Спорные вопросы пытались урегулировать в ходе утомительных заседаний. Ученому, пытающемуся разобраться в существе дискуссий, будет не просто обнаружить, кто и по какой причине хотел добиться принятия своего решения. Поскольку по-прежнему имелись разногласия между американцами и британцами относительно политических аспектов капитуляции, Рузвельт решил хитро обойти этот вопрос. Он сомневался, есть ли необходимость записывать в условия что-то еще. помимо того, что уже отправлено Эйзенхауэру. „Почему, – спрашивал он у Черчилля, – Эйзенхауэру связывают руки документом, который может оказаться ущербным? Почему ему не дают действовать по ситуации?“