Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Независимость же Польши с передачей ей русских губерний, как утверждали некоторые, никогда не была в намерениях Северного общества, что, по крайней мере, заявляли все вожаки общества, бывшие с нами в заключении. Мы все любили Корсака, и действительно, это был благородный поляк; он, с своей стороны, также был очень предан нам. Помнится, что сослан был за то, что получал письма от сына его, бывшего эмиссаром за границей. Затем приехали двое золотопромышленников, уже нам известные, Расторгуев и юноша Александр Петрович Колесников.

Таково было общество, которое славно обедало, славно веселилось и танцевало у радушного хозяина.

Наша свобода в разъездах и делах уже была нам разрешена свыше. Стесняемые прежде, мы писали графу Бенкендорфу, начальнику жандармов, и просили его ходатайства пред Государем о разрешении нам снимать в аренду казенные земли, делать промышленные постройки и вообще просили, чтобы нам была предоставлена свобода действия для своего содержания, так как мы не прибегали к пособию правительства, которое неимущим из декабристов выдавало по 200 рублей. На это письмо последовало милостивое Высочайшее повеление не стеснять нас в нашей хозяйственной деятельности, и разрешено снимать в аренду казенные земли на общем законном основании, с публичных торгов. Тогда мы сняли землю пахотную и сенокосную, несколько сот десятин, а для скотоводства — остров, прилежащий к городу и отделенный от него протоком Енисея, за 15 рублей ассигнациями. Пахотную и сенокосную землю сняли по 5 копеек за десятину; таковые были тогда там цены!

На острове, в пяти верстах от города, мы устроили заимку с дворами для скота, с избой для пастухов и чистою комнатою для нашего приезда. У нас было до 200 голов рогатого скота, в том числе 20 коров доилось и продавалось масло, быки же продавались нагульными гуртовщикам. Местоположение нашей заимки было поистине восхитительное. На самом берегу, на так называемой там забоке, то есть низменной полосе берега, подходящей к самой реке, был выстроен небольшой домик. От самой забоки берег поднимался уступами на огромную высоту. На уступах, как бы громадных ступенях гигантской лестницы, по обеим сторонам были раскинуты прелестные березовые рощи, а вершина представляла огромный каменистый кряж, составлявший берег Енисея. Вид с высокого берега на гигантскую реку с ее лесистыми островами был поразительно величествен. Заимка наша с татарскими юртами внизу представлялась в виде карточных домиков. В юртах помещались пастухи, татари с их семьями, мужья пасли скот, а жены и дочери доили коров и пасли телят. Молочное хозяйство было вверено мещанке нашего города, жене одного из наших работников Егора Керобкова, честного человека и отличного пахаря. Жена же Пелагея была бойкая, умная молодая женщина, всегда хорошо одетая и вполне чистоплотная, как все сибирячки. Ее молочное заведение было образцовым: что за чистота посуды, полотенец, цедильников, горшков и всей молочной принадлежности! Мы часто с знакомыми нашими дамами и мужчинами приезжали на заимку, чтобы полюбоваться чудными видами Енисея, который весь виден во всю его ширину со всеми зеленеющимися островами, как на ладони, а нагулявшись, вдоволь отдохнуть в чистой избе, напиться чаю, поесть сливок, простокваши и варенца. Все это у Пелагеи было превосходно. Иногда и Илья Васильевич из Шуши с семьей, Фаленбергом и другими нашими товарищами приезжал на нашу прелестную заимку. Но было время, когда удовольствие гулянья отравлялось тучами мошек и комаров. На сенокосе, тоже близ города, и на берегу реки серая лошадь была неузнаваема под попоной сплошного комара. Работники вымазывали себе дегтем все лицо и шею. По скошении травы и уборке сена этот бич исчезал. Мошка же налетала по временам с ветрами из Барабинской степи.

Но предприимчивость наша не ограничилась одним хлебопашеством и скотоводством: мы вознамерились поставлять на прииски наши земледельческие произведения. Для этого мы решились купить место в 5 верстах от города на реке Минусе и построить мельницу, и тотчас приступили к делу. Лес нам привозили дешево по 20 копеек за 4-саженное бревно, мельница имела два этажа, но верхний этаж составляла одна чистая, для нашего приезда, комната. Всю работу кончили к осени и пустили в ход. Она была в один постав, работала весьма успешно, и мы уже радовались совершением дела, как вдруг, в одну октябрьскую ночь, плотину, которая была очень высока, так как для успешнейшей работы мы сделали колесо наливное, прорвало у берега, противоположного строению. Мы не оробели и с весной вторично запрудили мельницу и начали работать, поставив сруб в прорванном месте, который нагрузили камнями, но как последняя работа делалась в субботу на воскресенье, то некоторую часть сруба не успели набить камнями, и пошабашили. Вода была в полном подъеме, сруб выдержал один день напора, затем его снова своротило и вода ушла. Кажется, этого было бы довольно, чтоб остановить нас; но не тут-то было: мы с новой энергией принялись за поправку, и на этот раз всю плотину одели досками, сомкнутыми в пазы, проконопаченными и засмоленными; доски, или одежда, входили в пропаженные лежни, положенные в выкопанную до крепкого грунта канаву и также проконопаченные и засмоленные. От прорванного места прорыли канаву до самого грунта в береге, на несколько сажень, положили огромные пропаженные лежни, на лежнях в столбы утвердили деревянную стену, которая соединялась с плотиной у нижних лежней, и обе стороны забора забили землей и затрамбовали. Казалось бы, такая работа должна была устоять. Вода была поднята, ставни закрыты, и мы только ожидали полного накопления воды, чтобы молоть. Наступил Покров Божией Матери. Мы с братом шли к заутрене, что во все праздники всегда исполняли; как, уже подходя к церкви, слышим, что кто-то в темноте называет нас по имени; это был житель Малой Минусы, и возвещает нам, что мельницу нашу опять прорвало. "Да будет воля Божия!" — сказали мы и вошли в церковь. Уже не могу теперь сказать — стали бы мы снова за нее приниматься, но как в эту зиму мы получили от сестер известие, что по Высочайшему повелению определены солдатами на Кавказ, куда мы и уехали в марте месяце, то мельница наша и осталась разрушенною. Мельница эта или, лучше сказать, наше упорство стоило нам много денег, которые очень бы пригодились во время семилетнего пребывания нашего на Кавказе.

Для нас милость эта Государя была совершенною нечаянностью. Она радовала нас тем, что подавала надежду увидеть милых родных и свою дорогую родину, но и печалила тем, что оканчивалась наша хозяйственная деятельность, совершенно изменилось течение жизни, к которой мы уже привыкли, и оставляли добрых друзей, нас полюбивших.