Иван Колышкин - В глубинах полярных морей

Сойдя на пирс, Головко сказал:

— С таким командиром личный состав пойдет в огонь и в воду. Скромный, самоотверженный, способный. Посмотрите, всего год, как он командует «Щ-422», а боевой счет довел с четырех до одиннадцати. Это, бесспорно, кандидат к представлению на звание Героя.

Но вот прошли все сроки, на которые была рассчитана автономность «щуки», и я доложил Головко, Николаеву и Виноградову, что Видяев не вернется…

Почему же Федор Алексеевич не был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза? Этот вопрос и поныне вызывает у многих недоумение. Ведь заслужил!

В Полярном, неподалеку от Екатерининской гавани, стоит небольшой памятник, созданный флотским художником Алексеем Кольцовым. На скромном постаменте — бюст Видяева в реглане и в походной ушанке. Это — дань уважения и любви североморских подводников к герою.

Многое, очень многое можно сказать о каждом из тех, кто навечно остался в море на гвардейской «Щ-422». И о помощнике командира Николае Беляеве — это он в бытность свою штурманом на «Щ-403» спас ее от смертельного тарана срочным погружением. И об инженер-механике Алексее Большакове, который служил на «Щ-402» и после страшного взрыва на ней привел израненную лодку в базу. И о штурманском электрике Степане Черноусове, светлый духовный облик которого явственно проступал из письма-завещания, оставленного им в политотделе. В этом письме старшина писал своим родителям:

«Родные мои! Я стал на защиту моей Родины и хочу нанести как можно больше урона проклятым людоедам. Каждая минута моей жизни отдана борьбе за счастье народа. В этой борьбе я могу погибнуть. Если так случится, знайте: ваш Степан принес Родине пользу, он воевал с фашизмом и отдал свою жизнь за правое дело, за народ, за партию…»

Но, говоря о самых заслуженных и опытных, нельзя не вспомнить и о самом молодом.

У нас на бригаде было немало юнг. Среди них — Станислав и Юрий Мирошниченко, сыновья заместителя флагмеха (оба потом стали офицерами), Валя Хрулев, сын командира «М-105» (он мичманом остался на сверхсрочную). Большинство юнг работали в судоремонтных мастерских. Но некоторые осваивали и другие специальности. Митя Гомлин, например, учился на радиста.

Все без исключения юнги мечтали пойти в боевой поход на лодке. Стоило большого труда удерживать их от этого. Митя тоже рвался в море. Чтобы получить это право, он меньше чем за полгода вполне овладел своей специальностью. Но его выпускали лишь на Кильдинский плёс на «Умбе» да на лодках, выходивших для отработки учебных задач.

В конце июня флагманский связист Болонкин доложил мне, что юнга Гомлин как радист подготовлен хорошо, лодки изучил и буквально со слезами просится в боевой поход. Ну что тут было делать?! У нас уже случалось так, что юнги после долгих запретов находили способ побывать в море. Пробравшись перед походом на лодку, мальчик прятался в таком укромном месте, что обнаружить его было почти невозможно. Не исключено, что ему помогал в этом кто-нибудь из матросов. А когда лодка оставляла берег далеко позади, «заяц» объявлялся из своего тайника. Командиру ничего не оставалось делать, как признать новоявленного члена экипажа — ведь не возвращаться же из-за него в базу.

Митя, видимо, уже «доспел» и был готов на нечто подобное. И я скрепя сердце разрешил пустить его на «Щ-422».

Мальчик радовался так, словно его отпустили на побывку к родителям. Кто знал, какую судьбу придется ему разделить с боевым гвардейским экипажем…

С утра я редко задерживаюсь на флагманском командном пункте. Дел каждый день невпроворот. То нужно наведаться на «Красный горн» насчет ремонта. Возможности в этом отношении у нас довольно слабые — ремонт все-таки узкое место. Не хватает ни доков, ни техники, ни рук. Обходимся только потому, что люди трудятся, не щадя своих сил.

То нужно заглянуть на лодку, готовящуюся к походу, проверить, как там дела. То, глядишь, запланирован выход на корабле-цели для приема учебной задачи у лодки, вступающей в строй после долгого ремонта.

А то зайдет с утра командующий — благо его ФКП, тоже расположен неподалеку.

— Чем заняты, Иван Александрович?

— Да ведь как обычно.

— Собирайтесь, поедемте в авиацию.

У летчиков сегодня крупная операция, и мы едем на их КП, чтобы из первых рук узнать, как она проходит. Это — не пустая трата времени. Оказывается, и у авиаторов подводник может почерпнуть для себя много полезного. Яснее становится обстановка на театре, лучше ощущаешь пульс оперативной жизни флота и четче представляешь роль и возможности своей бригады.

Никогда не нарушается у нас устоявшийся ритуал инструктирования командиров, уходящих в боевые походы. Многое значит для командира доброе напутствие, теплое слово. Это-то я уж знаю на собственном опыте. И встреча лодок, возвращающихся с моря, тоже проходит без отступлений от принятого порядка. Лодки встречают комбриг, начальник штаба, начальник политотдела, а если есть такая возможность у командующего, члена Военного совета и начальника политуправления, то и они не преминут появиться на пирсе.

Так и проходит в этих неизбежных хлопотах день. А еще надо подготовиться к завтрашнему разбору похода или к занятию с командирами. И бумаги. Никогда не думал, что комбригу приходится иметь дело с таким обилием бумаг, которые надо читать, подписывать, принимать по ним какие-то решения. Война войной, а без бумаг, видно, не обойтись. Они иной раз допоздна съедают весь вечер.

И еще в любое время суток оперативный дежурный может доложить, что пришла радиограмма с такой-то лодки, и что положение там создалось сложное, и что командир опрашивает: как быть дальше? Трижды, четырежды надо подумать, прежде чем дать ответ на такую радиограмму. Надо представить себя там, в холодном и мокром мире, в окружении врагов, представить и понять обстановку, вызвать в памяти те чувства, которые испытывает сейчас командир лодки. Большие последствия может иметь ответ, посланный командиру. Преувеличишь трудности, с которыми он столкнулся, — и уйдет лодка с позиции, оголив ее, оставив открытой лазейку для неприятельских караванов. Недооценишь размер осложнений, грозящих лодке, — и пойдет корабль навстречу своей, может быть даже бесполезной, гибели…

Крепко надо подумать, прежде чем дать какое бы то ни было указание командиру, находящемуся в море.

Мне теперь, по сути дела, не приходится бывать в боевых походах. Не потому, что не тянет, не чувствую в этом потребности, и не потому, что времени нет — на это время всегда бы можно найти. Но командующий в ответ на мои просьбы выйти в море говорит: «Незачем. Уйдете вы на одной лодке — одному командиру и будет помощь. А вся бригада на двадцать суток без руководства останется…»