Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

В селе немцы соскочили на ходу и побежали к какому-то дому. Ямщик хотел остановиться, но Урасов зашипел на него:

— Дурень, гони дальше!

Миновали деревню. Это был последний населенный пункт перед окопами немцев. Здесь удалось вырваться. А как там, впереди? Перепуганный ямщик взмолился:

— Может, возвернуться нам в Барановичи? Ей-бо!

— Возвращаться поздно. Второй раз живым не выпустят. Погоняй!

— Господи, помоги! — перекрестился мужик и хлестнул лошадь.

Вскоре Немети толкнул Урасова локтем:

— Володя, достань вторую бутылку.

Острый взгляд Лайоша первым заметил четыре фигуры. Да, здесь уже была передовая линия окопов. И солдаты, подошедшие к саням, были в касках. Они приплясывали, взбивая сапогами снег.

— Вайнахтен, вайнахтен!

Владимира словно осенило: он сразу протянул бутылку самогона и запел только что услышанное от сержанта:

Солдаты тут же подхватили рождественскую песенку и тут же прямо из горлышка глотнули самогону, сразу забившего дыхание. Закашлявшись, один из солдат махнул рукой на восток: проезжайте, мол!

Ямщик тут же рванул сани.

— Ну, пронесло! — облегченно вздохнул Владимир. — Слава богу!

— И самогону, — добавил Лайош с улыбкой.

Серая темнота окутала все. Ямщик что есть силы погонял лошадь, а потом, убедившись, что опасность действительно миновала, поехал тише, время от времени останавливаясь и проверяя дорогу. Владимир тоже не раз слезал, качал головой:

— Слабая дорога, давно тут никто не пробирался.

Мороз крепчал, Урасов и Немети тесней прижимались друг к другу. Вскоре дорога совсем потерялась, пробирались наугад. Вдруг попали в какую-то канаву, сани уперлись во что-то. Взяли левее — ни с места, потом правее. Раздался треск. Ямщик густо выругался.

— Оглобля полетела! Теперь пешими иттить до деревни.

Кое-как связали оглоблю веревками. Лошадь потащила пустые сани, следом пошли все трое.

Ботинки увязали в снегу, снег облепил ноги до колен. Легкие пальто насквозь продувал ветер. Холодно!

Деревня показалась неожиданно. Владимир и Лайош прямо-таки наткнулись на крайнюю хату: нигде ни огонька, все заметено снегом. Даже собаки не брехали. Прильнули к занавешенному изнутри окну. Что-то едва-едва просвечивает. Постучали.

Дверь открыл мужчина, не спрашивая кто.

— Пустите малость обогреться.

— Заходите. У нас ноне людно.

В большой комнате вдоль стен на лавках сидели старики, бабы, девчата. В плошках горели лучины. Молодежь вполголоса пела какую-то песню. Увидя незнакомых, люди прервали песню, ответили на приветствие, подвинулись, освобождая места.

— Откуда вы? — только теперь спросил хозяин.

— Из Барановичей, — ответил Владимир и, чтобы не было других расспросов, сказал:

— К родне едем в Минск. Пленные. Да как назло, оглобля сломалась. Достанем у вас оглоблю?

— Может, у Куценко. Или у этого — кузнеца.

Хозяин сказал, где они живут. Ямщик направился туда. Владимир чувствовал, как согревается закоченевшее тело: его и Немети посадили возле печки, и он всей спиной впитывал ее тепло. Постепенно разговорились. Спросил про житье-бытье, про женихов.

— Женихи где-то воюют, либо в плену вшей кормят, вот как и вы, — сказала девушка, видимо, самая старшая.

— Где воюют? У кого?

— Кто у красных, кто у белых, а кто просто так — ни за кого, сам по себе…

Владимир хотел еще что-то сказать, но тут появился ямщик:

— Ох, тепло тут у вас, а я намаялся с оглоблей! Все-таки достал. Десять рублев обошлось. Ты должен мне возвернуть их. — Он повернулся к Владимиру.

— Возверну, если повезешь до Столбцов.

— К-куда? — поперхнулся возница. — Так ить там эти… большевики.

— Они самые. Которые таким мужикам, как ты, дают землю и волю.

Урасов уже смело заговорил про Столбцы и про большевиков: немецкие окопы остались за спиной, здесь «нейтральная зона», впереди — свои, красные.

— Хочешь хорошо заработать — вези дальше. Не упускай случая. Мы ведь можем найти сани и здесь, в Усевичах.

Мужик все еще раздумывал: опять через окопы — теперь красных, опять рисковать!

Но деньги сделали свое дело: согласился.

Владимир и Лайош поблагодарили хозяев, вышли в сени.

Свистнул кнут над заиндевевшей лошадью.

За деревней дорога была лучше, накатанней. Проехали, вероятно, верст пять и услышали окрик.

— Сто-о-ой! Кто идет?

— Свои! — радостно закричал Владимир.

Впереди показались две фигуры с винтовками, в шинелях и шапках.

— Коли свои, так слезай! — крикнул один.

Привели в землянку.

— Товарищ комроты, задержаны трое! — У Владимира и Немети сразу потеплело от этих слов: «Товарищ комроты!»

Теперь они разглядели на шапках звезды из красной материи.

— Кто такие?

Урасов попросил вывести ямщика, сказал о поручении, которое выполняют он и Немети.

— А документ у вас какой-нибудь ведь должен быть?

— Как же! — Владимир снял пиджак, оторвал подкладку и вытащил кусочек шелка.

Командир поднес его к коптилке. Мандат удостоверял, что Владимир Урасов является курьером Венгерской компартии, следует в Москву, к В. И. Ленину.

Родная земля! Наконец-то не надо маскироваться, притворяться!

Владимир дал ямщику несколько царских сотенных и пожелал ему счастливого обратного пути.

Командир напоил Владимира и Лайоша чаем, правда без сахара — его давно не было в роте; наделил хлебом. Ночевали здесь же, на соломе, все вместе.

Наутро сам отвез на железнодорожной летучке в Минск, сказал начальнику вокзала:

— Отправьте в Москву как можно быстрее.

И вот Урасов и Немети в Москве.

О прибытии посланцев из Будапешта было доложено Ленину. Их пригласили в Кремль. Немети сказал другу:

— Иди один. Я очень плохо говорю по-русски, только время отниму у Ленина.

Декабрьский день 1918 года. Приемная Председателя Совета Народных Комиссаров товарища В. И. Ленина. Секретарь открыл дверь кабинета, приглашая Урасова войти. Владимир Ильич сидел за столом и читал. Услышав шаги, отложил газету, вышел из-за стола.

— Товарищ Урасов?

Протянул обе руки и крепко пожал руку Урасова.

— Садитесь, товарищ Урасов, рассказывайте, это очень, очень важно и интересно.

Владимир сел. Он чувствовал себя скованно, напряженно. На протяжении двух предшествующих дней он не раз думал об этой встрече, думал о том, что Ленин будет задавать ему трудные политические вопросы, на которые он не сумеет ответить. И вот курьер не знал, с чего начать.

Владимир Ильич заметил состояние Урасова. Слегка нагнулся корпусом вперед и спросил: