Владимир Цай - Кто в армии служил...

В гарнизоне действовал приказ командира дивизии, запрещающий появление офицеров в гражданских местах развлечений в военной форме, но гражданская одежда никого из местных не вводила в заблуждение. На танцах стычки были практически исключены, так как где-то неподалеку всегда находились либо наряд милиции, либо военный патруль, но ходить туда не любили, да и снимать там девушек было чревато, да и кого там было снимать. Постояв какое-то время в стороне и насмотревшись на толкущуюся деревню, ребята возвращались в общагу.

Но Долганов был очень настойчивый. Однажды ему приглянулась какая-то девушка (как говорится, на безрыбье). Он увидел в ее взгляде аванс, как он любил выражаться. Впрочем, авансы он видел всегда, и очень может быть, что девушки всегда эти авансы ему давали. Он был не просто высоким (около двух метров), он был именно здоровенным, обычно к этому слову добавляется: мужиком или детиной, но он не был ни мужиком, ни детиной. Он был здоровенным, а другого слова не подберешь, но интеллигентным. Он не наглел и не хамил вообще, а с девушками тем более, и они сразу это чувствовали. Их рефлексы срабатывали раньше интеллекта, что и отражалось во взгляде – рефлексы выражали готовность.

Танцевать он не любил. Видимо, чувствовал, что со стороны в танце не смотрится. Особенно он не любил контактные танцы, потому что голова партнерши находилась, как правило, низковато для танца (не так чтобы совсем неприлично, но все же). В этот раз он танцевал и, естественно, что-то плел. Неожиданно, к ним подскочил парень из местных (назовем его так же, как и Владимир Высоцкий, – «тот, кто раньше с нею был»), схватил девушку за руку и стал тянуть к себе. Девушка другой рукой мертвой хваткой вцепилась в куртку Долганова, и они стали разрывать на части и девушку, и куртку. Тот, кто раньше с нею был, уступил и, бормоча угрозы в адрес девушки, отошел к дружкам. Вечер был испорчен.

Девушка засобиралась домой и попросила Долганова проводить ее, так как этот ей покоя не даст – любят девушки подставить того, который на новенького, а заодно и проверить его. Несмотря на то что никого из ребят к этому времени уже не было, Долганов не боялся – обычно случайные люди с ним не связывались из инстинкта самосохранения. Провожать не хотелось, но что делать.

Дружков было всего трое, такие же замухрышки. Они шли где-то позади, отпуская всякие замечания. Тот, кто раньше с нею был, чувствовал, что до головы Долганова кулаком ему не достать – намного раньше Долганов достанет его своей длинной рукой с огромным кулачищем, – и ему было обидно. Можно было, конечно, воспользоваться палками или еще чем-нибудь, но он, как ни странно, не хотел до этого опускаться, надеясь, что с девушкой еще не все потеряно – тот, кто раньше с нею был, надеялся, что еще с нею будет.

Они подошли к дому, но девушка и не думала отпускать Долганова. Она попросила его зайти, так как этот все равно покоя ей не даст. В другой раз Долганов подумал бы – какая удача с первого захода, но сейчас было очевидно, что ничего ему не светит и придется просто сторожить. В этот момент желудок заявил о себе нехорошими предчувствиями. Долганов вспомнил, что что-то в ресторане ему не понравилось. Он попытался уговорить желудок немного подождать, но не тут-то было – тот вышел из под контроля. Долганов решительно поднялся с девушкой на второй этаж и, войдя в квартиру, сразу направился в туалет, стараясь идти прилично.

Он еле-еле успел снять брюки и заглушить звуки, дернув ручку унитаза. На лбу выступила испарина, на языке вертелось «дяблство екако». Он вспомнил Баязита, в компании с которым на последнем курсе он иногда выпивал и играл в карты (Долганов не был азартным, в карты играл просто за компанию). Баязит принес откуда-то игру, которая заключалась в том, что из букв обычного слова надо было составить, может быть несуществующее, но забавное слово. Приведенная выше формулировка неприличного выражения была забавна и могла употребляться и употреблялась без стеснения. Другим любимым выражением Баязита в ответ на вопрос, на который нет ответа, было – «хйу гое наетз». Тоже забавно. Человек, столкнувшийся в первый раз с этими выражениями, не сразу и поймет. «Дяблство екако».

Девушка поставила чай, и они просто сидели. Аванса как будто и не было. Долганов вспомнил рассказ Юрия Кукина на какой-то встрече о том, как запрещали песню «Гостиница» («Ах, гостиница моя, ты гостиница. На кровать присяду я – ты подвинешься…»). Ничего там такого не было, но воспитатели советской молодежи в духе морального кодекса строителя коммунизма чего только не запрещали. Больше всего Кукина возмущало, что из общежития, куда он пришел в гости к девушкам, его выставили в одиннадцать часов вечера, как и положено, и он только и успел, что посидеть на краешке. «Я на краешке сижу и не подвинулся…». Обидно. Можно сказать, из-за этого и песню написал.

Долганов сидел на краешке и безнадежно рассказывал девушке, которая не знала, кто такой Кукин, как этот Кукин просидел весь вечер на краешке, написал про это песню, а они увидели в ней что-то аморальное. В этот момент тот, кто раньше с нею был, стал стучать в дверь, что-то требовать и угрожать – естественно, девушке (Долганова он в упор замечать не хотел). И немедленно желудок отозвался стандартной реакцией. «Дяблство екако», ведь подумает, дура, что это от страха. Тот, кто раньше с нею был, буйствовал, а Долганов приклеился к унитазу. Девушка тоже стала угрожать милицией, гарнизоном солдат и свидетелями (соседи явно в свидетели не хотели и делали вид, что спокойно спят). Наконец тот, кто раньше с нею был, угомонился. Успокоился и желудок. Потом Долганов долго перечислял меню ресторана (а ел он очень много) и спрашивал девушку, что бы это могло быть.

Спать до развода оставалось совсем мало. Часа в четыре утра, произнеся в очередной раз «дяблство екако», он плюнул на все и решительно попрощался с девушкой. На улице никого не было. Терпение шпаны иссякло, да и психологически они успокоились, видя, что свет в окне не гаснет. Они чувствовали, что при свете вряд ли они там чем-нибудь занимаются, а если он не завалил ее до четырех утра, то уже и не завалит (и ведь были правы!). И черт с ними – спать охота, а разобраться можно и завтра, безо всяких здоровенных свидетелей.

Долганову сразу стало легче, и желудок как-то повеселел, то ли от того, что он уже был совсем пустой и нечем было расстраиваться, то ли от того, что не придется объясняться с парнями.

Вот и все девушки Блинова за два года армии – с одной поболтал, другую видел через дорогу, а о третьей слышал. Вызвать девушку за деньги, как это сегодня делают все кому не лень, тогда было нельзя. В стране строителей коммунизма проституции не было, а если и была, то далеко не для всех. Никто, правда, по этому поводу не переживал. Долганов говорил, что пока он «мужчина в самом расцвете сил», он может найти девушку и бесплатно.