Ольга Кучкина - Мальчики + девочки =

Про наших. «Время » , засранцы, рассказывая про принятие закона о митингах и собраниях, ничего не сказали по существу, а дали только фразу Грызлова, упоенного большой победой демократии, что вместо разрешительного права будет уведомительное. Ну и хорошо, подумала я. Что нехорошо (что нельзя, оказывается, выражать протеста вблизи расположения чиновничьей задницы любого ранга, а только на ее периферии) – разъяснили Бетти и Маришка.

Сегодня ко мне в офис приходил Ричард Темпест, сын Питера Темпеста, корреспондента английской коммунистической Daily Worker в Москве, если помнишь. Питер женился на болгарской журналистке, та уехала рожать в Лондон, а родив, вернулась в Москву, и они жили в высотке на Котельниках, Ричард учился в советской школе, и однажды к ним в дом приезжал зачем-то Хрущев. Потом Ричард улетел в Англию, окончил Оксфорд и получил работу на кафедре славистики в Иллинойсе. Говорит по-русски, как мы с тобой (и с английским акцентом по-английски), бывает в Москве и в курсе всех наших событий. Я знаю его с времен первых моих приездов сюда. Проговорили час. Он нашел в интернете, что Дума решила-таки поправить сама себя после того, как позорный закон вызвал шум в мире и, в частности, в Америке (один сенатор предложил исключить Россию из Большой восьмерки). Ну не мудаки, скажи!

Я вывела формулу: если нет внутренней оппозиции (в стране), эту роль берет на себя оппозиция внешняя (мир). Хорошо, что Россия пока не утратила слуха, но ведь так можно доиграться до случая Саддама, Ясира или Ким Чен Ира.

Все время, что я здесь, три темы первенствуют на американском экране: иракские события, предвыборные баталии между Бушем и Керри и гейские браки. Когда мы навещали Наташу, она познакомила нас со своим студентом-геем. Брюнет, с правильными чертами лица, белозубый, неглупый, смотреть на него даже приятно, если бы не излишнее кокетство, впрочем милое. Но едва вообразишь, как он ласкается с другим мужчиной, трудно удержаться от тошноты. Я не продвинутая. Меня тошнит. Даша продвинутая и говорит, что брак в Америке дает социальные преимущества, каких люди вне брака не имеют, и лишать геев и лесбиянок возможности брачной жизни – значит ущемлять их права. Я слышала это по телевидению, но не могу отделаться от мысли: ну нет у них других проблем! А также от старой привычки любить (в самом прямом и простом смысле слова) мужчину, а не женщину.

Этот мужчина часто снится мне. И всегда в ревнивых снах. Сегодня проснулась в три ночи и стала вспоминать неприятный сон, какой разбудил. Будто мы семьей (с детьми) приходим в гости к моей подруге, с внешностью актрисы Полищук, ее нет дома, и надо бы уйти, но я предлагаю остаться, мы начинаем хозяйничать, что-то вынимаем из холодильника, жуем, и когда она появляется, то с недоумением смотрит на эту картину, пока не натыкается взглядом на меня, узнает, радостно улыбается, начинает метать на стол, мы садимся, ты садишься рядом с ней и дружески обнимаешь за плечи. И вдруг я вижу, что чересчур дружески. Кто-то из моих детей видит это тоже. В результате мы (с Дашей или с Наташей) уходим и оказываемся у себя дома, а тебя нет, и мы понимаем, что ты остался у Полищук, а меня оставил. И я думаю: вот не надо было у нее хозяйничать, жадность фраера сгубила.

Почему такие сны? Почему не другие? Наяву, коркой, ничего подобного не чувствую, а подкорка выдает одно и то же. Объясни, в чем дело. Я природно ревнива или что?

Целую.

2 апреля

Мой милый, прочла в Newsweek про политшоумена на радио (звать Al Franken ), что он изучал науку поведения в Гарварде. Интересные у них науки, правда? Не марксизм-ленинизм, а что на самом деле может пригодиться в жизни.

И порядки интересные. Вчера поехали поесть в Biaggi’s , итальянский ресторанчик, где были с Роном. А воскресенье. Приезжаем – очередь, надо полчаса ждать. Записались, получили приборчик, по которому вызывают, когда подходит очередь. Даша увидела, что есть места у стойки бара, мы сдали приборчик, уселись на высокие стулья, сделали заказ и стали ждать. Это был театр! Молодой бармен с бритой головой, в черной жилетке и белом фартуке, похожий на шоумена Фоменко, только меньшего физического калибра, носился вдоль стойки, как молния, беря один бокал, два, три, пуская струю из бутылки, длинную, как змея, бросая лед в шейкер и встряхивая его красивым движением, добавляя из другой бутылки и из третьей, и все как на сцене или арене, с наклоном головы, с проездом на ногах, словно на коньках, с быстрым проблеском глаз и стремительно-четким обменом репликами с официантами, ждущими своих заказов. Официанты время от времени хватали бумажные стаканчики, сходящие на конус, вставляли в них шланг, похожий на бензозаправочный, включали, в стаканчики лилась вода или кока-кола, выпивали, стаканчик сминали, бросали в урну, утирали пот и возвращались к клиентам. Все так увлекательно, что мы не заметили, как долго нам не подавали еду. Мне подали, Даше нет. Подошел официант, они с барменом и Дашей обменялись репликами, я не слушала, поглощенная крабьим и лангусточьим мясом, в мелкую порубленным, с сыром и шпинатом. Выяснилось: Дашина пицца сгорела, ей делают другую, которую предоставят бесплатно – поскольку клиент испытал неудобства. Бармен сказал, что и за кока-колу не надо платить. Который раз сталкиваюсь с порядками, какие советского человека, хоть и бывшего, поражают. Мы получили удовольствие, не сравнимое с тем, как если бы сидели за банальным столиком в зале. И нам еще за это приплатили. Мы заказали тирамису (тоже долго делали), кажется, только затем, чтобы подольше не уходить отсюда.

«Дар» восстанавливала в памяти, читая. Там, как тебе известно, русский поэт-эмигрант хочет писать о своем погибшем отце, известном ученом, занимавшемся бабочками. Герой (Набоков пишет то он , то я, в чем дополнительная прелесть) собирает материалы и подступается к замыслу, уже вовлеченный в него, уже поражая стилем, подробностями, точной передачей детских и отроческих впечатлений. А потом вдруг бросает задачу и переходит к другой – разоблачению Чернышевского. Получился литературоведческий флюс в романе. В этом литературоведении есть свои острые и яркие места, но градус, тон, языковая оснастка решительно меняются и в чем-то становятся подобны уровню разоблачаемого. Разумеется, можно сказать, что свобода Набокова простирается и сюда: как хочет, так и строит вещь, хочет использовать жесткую публицистику – его право. Так-то оно так, но то, что герой (автор) бросил про любимого отца, а выспался на нелюбимом литераторе, как-то нехорошо его характеризует по-человечески. Впрочем, он как homo ludens (человек играющий) тут же дает критику (якобы реальную) на свою критику (но того аспекта, о котором я, в ней нет). И теперь, полемизируя с критиками своей критики, он, в частности, пишет: О нем говорили, что он насмешлив, высокомерен, холоден, неспособен к оттепели приятельских прений, – но так говорили… о всяком, чья мысль живет в собственном доме, а не в бараке или кабаке. Автопортрет (хотя это о другом, впрочем тоже alter ego ). Но как сказано!