Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь

Леонид Ищенко, главный врач Народичской районной больницы: «Мы не раз обследовали всех детей района. Щитовидка увеличена у 80 процентов детей. А норма из ста процентов – десять. Ранее у нас было с увеличенной железой, ну, 10–15 процентов. Мы связываем это именно с аварией, а ни с чем-либо другим».

Александр Сачко, заведующий Народичской районной поликлиникой: «Меня никто не убедит в том, что со здоровьем наших детей все в порядке, и что если и есть увеличение щитовидки, то это никак не связано с аварией. Не надо делать вид, что все хорошо. Недавно я просмотрел все детские анализы за неделю. В ста восьмидесяти случаях из пятисот – изменения в крови».

«Знает ли об этом руководство в Житомире, Киеве, Министерстве здравоохранения республики?» – спросила я. «Знают, – ответили медики, – к нам приезжает много различных специалистов, берут кровь на анализы, правда, потом не всегда присылают результаты. Нас уверяют, что все мы больны радиофобией, что со здоровьем наших детей все в порядке, не стоит беспокоиться».

Медики вручили мне результаты исследования детей и взрослых района на наличие в организме цезия-137. Две небольшие, но обжигающие сознание справки. Из них следовало, что все пять тысяч детей района облучены радиоактивным йодом-131. Еще сто пятнадцать детей «засекречены» – со степенью риска таких заболеваний щитовидной железы, как различные опухоли, зоб, усиление или понижение ее функции, что может привести к умственной отсталости и другим тяжким последствиям.

С этой убийственной информацией я вернулась в Житомир. На следующий день пошла в областной отдел здравоохранения за объяснениями. Очень долго меня отправляли от одного специалиста к другому. Никто ничего вразумительного сказать не мог. Или, скорее всего, просто не хотел. Вероятно, боялись. Здесь мне стало окончательно ясно, что информация о подлинном состоянии дел в пораженных районах властями засекречена. Сразу и надежно. И хотя удалось поговорить с заведующим сектором охраны детства и материнства обл-здравотдела Виктором Шатило, его слова еще больше убедили меня в этом: «Заболеваний в связи с радиацией не выявлено. Когда мы сравниваем показатели за предыдущие четыре года – роста нет. Дело в том, что увеличение печени объясняется другими дополнительными критериями… Отклонений функций щитовидной железы не обнаружено. Компетентные люди в один голос утверждают, что никаких последствий быть не может».

Вот так. Не обнаружено. Не выявлено. Не оказалось. Не может быть. В общем, здоровью детей ничто не угрожает…

Обо всем увиденном и услышанном я написала статью. Но опубликовать его в своей газете так и не смогла. Вопрос о том, что «ее (то есть меня. – А.Я. ) видели в селах Народичского района», возник на редакционном партийном собрании (кстати, я была в редакции партийной газеты единственным непартийным журналистом). В пожарном порядке в район был отправлен другой корреспондент Владимир Базельчук. Он-то и написал заказной материал о переселенцах, его-то и опубликовали немедленно. Мой коллега ничего лучшего, кроме как укорять этих несчастных людей, не придумал. Лейтмотив огромной, на полполосы статьи был таким: им новые дома построили, а они еще и жалуются!

Я решила срочно ехать в Москву, чтобы пробивать публикацию своей статьи в центральных изданиях. Мне снова пришлось писать заявление редактору с просьбой о том, что мне необходим свободный день. Его я отработаю в субботу. История повторилась: со второй попытки я его получила и тайно выехала в Москву. Там я обошла и обзвонила не менее шести изданий, но ни в одном из них и слышать о Чернобыле не хотели. Наконец в лучшей газете перестроечного времени «Известия» она все же была подготовлена к печати. Но радость моя оказалась преждевременной. Через некоторое время мне позвонили из «Известий» и честно сказали: не выйдет, потому что эта тема засекречена. А на дворе, между прочим, стоял уже январь 1987 года.

Неожиданно, спустя полгода после того, как я послала свою статью в газету «Правда», мне позвонил ее собкор из Киева Семен Одинец, и у нас состоялся такой диалог:

– Меня просил Владимир Губарев передать вам, что ваш материал не выйдет.

– Почему?

– Потому что подобный – другого автора – уже подготовлен к печати.

Но как ежедневно тщательно я ни просматривала «Правду», никакого подобного материала я в ней не обнаружила. Писать абстрактную пьесу о саркофаге оказалось куда как безопаснее, чем рискнуть опубликовать статью на запретную тему. Статью, публикация которой тогда могла бы помочь остановить безумие все новых и новых строек в радиоактивных районах, сохранить выселенным людям здоровье. Кто же ответит за это? Партийный журналист из «Правды» Владимир Губарев, на имя которого я отправила свой многострадальный текст с просьбой о публикации во имя спасения тысяч людей из радиоактивного ада, даже не удостоил меня письменным ответом. Но, может, так сподручнее – через третье лицо, устно, не оставляя никаких письменных свидетельств?

Впрочем, Владимир Губарев оказался не одинок в своем служебном рвении. Не успокоившись, я снова поехала в Москву, в журнал «Огонек», который в то время был ударным органом перестройки, необыкновенно популярным. Он печатал смелые статьи, развенчивающие многие советские мифы. Мы в провинции восхищались смелостью редактора. Увы, много позже я узнала, что это была смелость, разрешенная секретарем ЦК КПСС и лично Горбачевым.

К главному редактору Виталию Коротичу попасть не удалось. Меня направили в отдел публицистики, к его заведующему Панченко. Им оказался пожилой, нервный человек. У него в кабинете все время, почти непрерывно, звонил телефон. Но трубку он не брал. А если и брал, то тут же ее бросал. Прочитав мою статью, он пообещал, что журнал ее напечатает.

Заведующий отделом публицистики Алексей Панченко меня обманул. Сколько раз я звонила ему из Житомира, писала письма и посылала телеграммы! Наконец снова поехала. Решила: во что бы то ни стало пробьюсь лично к редактору «Огонька» Виталию Коротичу. Как-никак, а он тоже с Украины, из Киева. Не может же он не понимать, насколько это важно! И, кажется, с совестью у него все в порядке.

Коротича я поймала в коридоре. И тут же, присев в фойе на диван, мы с ним и поговорили. Вспомнили Украину. Там как раз республиканские газеты развернули антикоротичскую кампанию, и ему это было небезразлично. Правда, самих газет у меня не было. И меня интересовало совсем другое: будет ли опубликован и, если будет, то когда, мой материал о радиации в Народичах. Виталий Коротич пообещал: да, я знаю, у Панченко есть этот материал, пусть готовит его к печати.

И Панченко снова мне обещал. И снова я звонила ему из Житомира. Уже не затем, чтобы печатать материал, а затем, чтобы хотя бы его забрать. В последний раз, когда я приехала в «Огонек», Панченко долго при мне копался во всех ящиках своих столов, но статью мою так и не нашел. Между делом сообщил, что публиковать ее нельзя, так как «там (в Чернобыле 2 мая 1986 года. – А.Я. ) был Долгих (секретарь ЦК КПСС. – А.Я. ) и ничего „такого“, как в моей статье, после его посещения Чернобыля в газетах не писали». Затем Панченко между делом сообщил мне, что знает нашего первого секретаря Василия Кавуна, и написал о нем очерк, еще когда работал в «Правде». Тут мне сразу все стало ясно. Я поняла, что мой материал «пропал» в «Огоньке» навсегда.