Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь

(Спустя четыре года выяснится, что и здесь повышены уровни радиации!)

Владимир Рудницкий, председатель сельсовета: «На ферме в Осоке работает одиннадцать человек. Триста пятьдесят голов крупного рогатого скота. На фермах и в Межилеске, и в Осоке проводили дезактивацию. Возле школы радиация была превышена в шесть раз, здесь снимали землю.

Хотя у переселенцев есть талоны на продукты, но им ничего не возят. Вот как выкричим, тогда что-нибудь привезут. Два раза дали нам в Межилеске сгущенное молоко. Были консервы».

Доярки в Осоке отказывались идти на работу.

В селе Голубиевичи, где для эвакуированных тоже построено двадцать домов, еще 6 августа 1986 года отобрали коров. Потому что молоко – радиоактивное. Детей целый день держат в школе, им организовали трехразовое «чистое» питание. Бесплатно.

Мария Конотовская, бухгалтер сельсовета села Голубиевичи: «Месяца два-три мы получали по 25 процентов доплаты и по 30 рублей на питание. Потом вдруг прекратили. Сказали, что ошиблись. Ошибка, мол, вышла: надо платить не нам, а в другом селе – Буда-Голубиевичи. Недавно сняли налог на землю. Своих продуктов кушать нельзя, а 30 рублей так и не платят. В новые дома люди не захотели поселяться. Они же видят, как мы здесь живем. Да и дома холодные. Вот у нас баба Юзефа все просится на зиму в свое село. А потом, говорит, приду назад. Несмотря на то что она еще 1914 года рождения, немного помогает в колхозе. А мы им, переселенцам, приготовили такую встречу – с хлебом-солью, цветами. Сказали: ждите, они приедут в июле-августе. Специально был назначен день. На встречу прибыл секретарь Народичского райкома партии Музгорин и сказал, что переселенцев не будет. А мы – стол поставили, букеты цветов, пришли школьники, и все село вышло их встречать. Не приехали… Дома пустовали до тех пор, пока уже осенью не разрешили заселиться своим. А то всё ждали…»

То же случилось и в селе Гуто-Марьятин.

Нина Волох, заведующая почтой: «Двенадцать из пятнадцати домов заселили наши молодые семьи, местные. Встречали мы только три семьи. Были цветы и хлеб-соль. У нас есть свой оркестр. На встречу приехал первый секретарь райкома партии Анатолий Мельник. Концерт переселенцам дали прямо на улице».

Виктор Терещенко, тракторист: «Мы приехали сюда с Броварского района Киевской области. Нет, тот район не радиоактивный. Просто мы поженились, у нас родилась Машенька, ей сейчас одиннадцать месяцев, и нам негде было жить. Вот мы и решили приехать сюда, зная, что здесь пустуют дома и нужны рабочие руки. Валентина, жена, с Машенькой дома, я устроился в колхоз „Маяк“ трактористом. Дом холодный. Идет дождь – течет в спальне и в коридоре. Зимой встаю в три часа утра, чтобы протопить. Так холодно, что пар идет. За полтора месяца истопил три воза дров. Газ балонный. Полтора месяца надо ждать. Зимой воды в колонке нет: перемерзает. До ближайшего колодца в селе – километра два. А ведь ребенка ежедневно купать нужно».

Из дома № 7 переселенцы уехали. По тем же причинам. Пенсионер Николай Харченко с женой из эвакуированного села Омельники выехал в Тычков. Купил там себе нормальную теплую хату.

Но особенно мне запомнилась горькая исповедь пенсионерки из села Долгий Лес Марии Степановны Козыренко: «Сразу нас перевезли на хутор Розсоховский. Нам больше некуда было ехать. У кого были родственники, те поехали к ним. А такие, как мы, – на хутор Розсоховский. Пробыли мы там с неделю. Со мной к тому же был мальчик моего сына, ему два с половиной года. Лето провели у сына, а вот на осень, 15 сентября, сюда переселились. Очень скучаем за своим селом. Здесь нас четыре семьи живет с Долгого Леса. Все почти пенсионеры. Молодых мало. А ведь нам говорили, что выселяют нас ненадолго, на несколько недель, ну, в крайнем случае, на месяц. Автобус за нами приехал 27 мая, в семь часов утра, а в десять мы уже выехали из села. Утром люди еще начали выгонять коров на пастбища, но милиция загнала обратно. А мы думали еще кабанчика колоть… Здесь холодно, далеко от села, на отшибе…» Мария Степановна не сдержалась, заплакала, вытирая слезы и пряча изможденное лицо в уголки белого в черные горошки платка.

Чтобы закончить сбор материала, мне необходимо было во что бы то ни стало встретиться с руководством Народичского района, узнать его позицию, выяснить общую радиологическую картину района. А может быть, и области. К тому времени я уже поняла, что мы ничего, абсолютно ничего не знаем о реальном состоянии дел после взрыва. О масштабах его, о последствиях. В средствах массовой информации шли потоки дезинформации и наглой лжи.

Встретиться с официальными лицами я могла только в рабочее время. А в рабочее время я находилась у себя на работе. Как я уже сказала, официально меня в радиоактивный район не пустили. В поисках решения, как же мне выбраться в район хотя бы на один день в рабочее время (Народичи в пяти часах езды на автобусе от Житомира, на севере области), я написала заявление на имя редактора газеты Дмитрия Панчука с просьбой дать мне выходной день за свой счет среди рабочей недели в «в связи со сложившейся ситуацией». Что за ситуация у меня сложилась, я, естественно, написать не могла. Но в просьбе мне редактор все равно отказал. Заведующий отделом Григорий Павлов все добивался, чтобы я объяснила, что же это за «ситуация». Но я не сдавалась. Спустя некоторое время еще раз написала такое же заявление – выбора у меня не было. Вторично редактор, видимо, не решился отказать.

Ведь не я одна обращалась к нему с заявлениями личного характера. И никогда никому не было отказано. Этот день я обязалась отработать в субботу, на дежурстве по номеру в типографии.

Но завотделом Павлов, вероятно получив задание от начальства, все интересовался: зачем мне нужен выходной? Мне ничего не оставалось сделать, как сообщить ему, чтобы он наконец отстал, что я собираюсь в этот день сделать аборт.

Получив выходной, я немедленно выехала в Народичи, в райисполком.

Валентин Семенович Будько, председатель Народичского райисполкома, оказался очень простым и общительным человеком. Обычно у нас люди, занимающие такие должности – руководители советов, партийные секретари, – беспрекословно делают то, что им велят сверху. Возможно, Будько до взрыва на ЧАЭС тоже был таким же функционером. Но катастрофа, которая непосредственно коснулась его самого, семьи, родных и близких, та несправедливость и замалчивание реальностей сделали его другим. Таким, каким я его и застала. Простым и нормальным человеком. Он думал уже не о руководящем кресле. Он думал о людях.

Я рассказала ему о своих походах по живым и «мертвым» селам района. Попросила у него информацию о здоровье людей, об уровнях радиации в районе. Сказала, что хочу помочь, предав все это огласке. Валентин Семенович согласился, заметив, однако, что в район уже наведывалось немало журналистов, все они брали информацию и уезжали с обещанием, что статьи непременно выйдут в газетах. Однако никто и нигде ничего не напечатал. Единственная информация о детях района появилась в газете «Вечерний Киев», в которой начальник управления лечебно-профилактической помощи детям и матерям Министерства здравоохранения УССР Г. И. Разумеев писал: «Дети из Припяти и Чернобыля не пострадали, а вот у определенной категории юных жителей Народичского района была зафиксирована повышенная доза радиоактивного йода на щитовидной железе. Они были вовремя госпитализированы, и сейчас здоровье детей вне опасности». В общем, всё в порядке!