Дэвид Уайз - Охота на «кротов»

«В 1962 году мы ничего не узнали от Носенко о «Саше», — сказал Бэгли. — В 1964 году он по собственной инициативе заговорил о нем и сообщил, что «Саша» был офицером армии США в Германии. А ведь за полтора года до этого он ничего не знал ни о каком, Саше»». Бэгли сообщил, что личность этого армейского офицера была установлена позднее с помощью другого советского перебежчика, которого разведка США числила под псевдонимом «Китти Хок».

Заместитель Энглтона, «Скотти» Майлер, подтвердил, что «некоторые из сообщений Носенко представляли ценность». Например, говорил Майлер, его показания помогли сузить круг подозреваемых при выявлении этого армейского офицера. «Носенко знал, что «Саша» служил в Берлине. В какой период — ФБР установило. «Саша» оказался армейским майором. Его не судили. Он сознался и был использован как двойной агент. Его перевербовало ФБР». Армейский офицер, нуждавшийся в деньгах, чтобы платить своей любовнице-немке, был завербован КГБ в Германии в 1959 году. Позже он вернулся в Вашингтон и поставлял Советам в период кубинского ракетного кризиса разведывательную информацию низкого уровня.

Джэймс Нолан-младший, бывший заместитель помощника директора ФБР по контрразведывательной работе, считал, что это дело имело даже больше ответвлений, чем казалось на первый взгляд. К тому времени этот «Китти Хок», которого Нолан, в отличие от других, считал подставой КГБ, дал дополнительную информацию, которая вывела на майора, «тогда уже ушедшего с военной службы. Ему гарантировали неприкосновенность в обмен на сотрудничество с его стороны. «Саша» использовался в течение непродолжительного времени как двойной агент, когда Советы вновь проявили некоторый интерес к нему».

Нолан говорил, что, по его мнению, Советы возобновили контакты с «Сашей», чтобы восстановить доверие к «Китти Хоку», поскольку последний дал информацию, которая вывела нас на армейского майора. Такое возобновление контактов доказывало, что майор действительно был советским агентом, и тем самым повышало степень доверия к «Китти Хоку».

Дело армейского майора, хотя и не очень значительное само по себе в анналах «холодной войны», иллюстрирует сложность мира контрразведки. Голицын предупредил о «Саше» в ЦРУ, Носенко говорил, что это военнослужащий, а установлен он был с помощью третьего офицера КГБ, чье происхождение неизвестно по сей день.

Допрашивавшие Носенко задавали ему также вопросы, как и в 1962 году, о Владиславе Ковшуке, высокопоставленном сотруднике КГБ, который в 1957 году посетил Вашингтон под другим именем. Голицын высказал предположение, что Ковшук настолько важное лицо, что мог прибыть в Соединенные Штаты только для встречи с «кротом», действовавшим в американском правительстве, возможно, в ЦРУ.

Носенко повторил, что Ковшука направили в Вашингтон для встречи с источником КГБ, кодовое имя которого — «Андрей». По словам Бэгли, Носенко дал достаточно информации, чтобы навести разведку США на сержанта, который прежде работал в американском посольстве в Москве, вернулся в Соединенные Штаты и жил в окрестностях Вашингтона. По уточненным данным, «Андрей» был сержантом и работал в гараже посольства. «Он ничего не знал и его не привлекли к судебной ответственности», — сказал Бэгли. «Ковшук все же встретился с «Андреем» в конце своего пребывания в Вашингтоне», — добавил Бэгли. «Он установил контакт, передал «Андрея» резидентуре и уехал. Что он делал остальное время? Носенко не знал. «Он охотился за ним», — сказал Носенко. Мы спросили: «Начальник отдела охотился за источником?» Носенко ответил: «Все время ушло на то, чтобы найти его». Но ведь он значился в вашингтонской телефонной книге, заметили мы. Носенко не ответил».

Комментарии Бэгли относительно миссии Ковшука отражают это отношение к Носенко, как, впрочем, и отношение Энглтона, и направленность допроса, начавшегося в 1964 году. Почти все сообщения и объяснения Носенко встречались с глубокой подозрительностью. В результате ничего из того, что говорил Носенко, не принималось за чистую монету.

«Носенко был, есть и всегда будет подставой», — говорил Бэгли [131]. При таком предвзятом отношении к Носенко показания перебежчика расценивались как отвлекающие действия с целью отвести внимание от настоящего «крота» (или «кротов») в ЦРУ, которых пытался выявить Голицын.

По словам Голицына, «Саша» был внедрен в ЦРУ. А Носенко говорил, что «Саша» — армейский офицер. Голицын сказал, что Ковшук приехал в Америку, чтобы встретиться с высокопоставленным источником, а Носенко — что Ковшук приехал для встречи с «Андреем», который оказался армейским сержантом.

«Он отвлекал в сторону от наводок, данных Голицыным, — говорил Бэгли. — Мой тест для перебежчиков заключается в вопросе, дают ли они доступ к ранее не известной информации. Носенко не дал». Но Носенко, кажется, многое раскрыл. Например, его показания о Роберте Ли Джонсоне, который вскрывал в Париже сейф с секретами НАТО. «Роберт Ли Джонсон лишился доступа к этим секретам и был уже отработанным материалом», — отвечал Бэгли.

4 апреля, менее чем через два месяца после прибытия перебежчика в Соединенные Штаты, ЦРУ приступило к «враждебному допросу», как эвфемистично называли его сотрудники. Хотя Носенко сделал выбор жить в свободном обществе, ЦРУ держало его в заточении в течение следующих четырех лет и восьми месяцев. Более двух лет из этого периода он был изолирован в цементной камере с нечеловеческими условиями. Позже условия улучшились, но Носенко был ограничен в передвижениях. Проще говоря, Носенко стал узником ЦРУ, затерянным в американском ГУЛАГе.

Бывший директор ЦРУ Стэнсфилд Тэрнер порицал Энглтона за его решение заточить Носенко, но это мнение резко оспаривалось сторонниками Энглтона. «Энглтон… решил, что Носенко — двойной агент, и намеревался заставить его сознаться, — писал Тэрнер. — Контрразведывательное подразделение Энглтона поставило себе целью психологически сломить этого человека» [132].

Ответственность за принятие решения о заключении Носенко в тюрьму и проведении его допросов в жесткой форме разделили Энглтон и Хелмс, Дэвид Мэрфи, руководитель советского отдела, и Бэгли, сотрудник по контрразведывательным вопросам данного отдела. Мэрфи прямо сказал Хелмсу, что Носенко «должен быть сломлен», если ЦРУ намерено узнать правду. Хотя, добавил он, сильное желание Управления получить больше информации «может вступить в противоречие с необходимостью сломить Объект» [133].

Когда в комитете конгресса Хелмса спросили о его собственной роли в этом деле, он разговорился. По его словам, решение «было принято совместно». И добавил: «Я не знаю, кто конкретно принял окончательное решение… Я там был. Но это не было моим окончательным решением» [134]. Во время дачи показаний в том же комитете Мэрфи был задан вопрос, «не несет ли он главной ответственности за то, что случилось с Носенко». Он ответил: «Я был ответственным за это дело» [135].