Николай Загородный - Раскрытие тайны

— Алексей Петрович, тут не один акт, а несколько десятков, и все они от заготовителей Чуркина и Мишуловича.

— Ладно, Неля, не вмешивайся не в свое дело. Запомни это и на будущее, оно у тебя только начинается. Надо будет — как-нибудь разберусь, — недовольно ответил главбух.

На следующий день появился приказ об ее увольнении.

Вот об этих мелочах и рассказала счетовод следователю. Он просмотрел все названные ею акты и тут же отправил их на экспертизу. Эксперты без особых усилий установили, что прочерки в документах не делались для того, чтобы двух- и трехзначные числа можно было превращать в четырех- и пятизначные. Следователь схватился за голову, когда ревизоры сообщили ему, что дописка в задержанных актах составляет две тысячи тонн металла на сумму в 443 тысячи рублей.

Стали проверять прошлогодние архивы. Снова та же картина, только масштабы ее куда шире. Почти три миллиона рублей получили преступники, не сдав при этом ни одного килограмма металла.

«Испугался, стервятник», — подумал следователь о застрелившемся главбухе, в руках которого застряло, наверное, тоже много тысяч рублей.

Конечно, заготовители Чуркин и Мишулович были сразу задержаны. Но дорожка к трем миллионам шла не только от них. Вот тогда-то и стало впервые известно имя великого комбинатора. Стали за ним наблюдать. Ходили долго. Узнали многие из его комбинаций. Наступил, наконец, день, когда было решено положить конец карьере славного Остапа Васильевича.

День этот в жизни достойного представителя системы Вторсырья был особенным. К нему задолго готовились все друзья великого комбинатора из Вторсырья, из Вторчермета и из Вторцветмета. Остап Васильевич закончил строительство своего небольшого двухэтажного коттеджа на семь комнат с верандой, с садом и, правда, совсем маленьким гаражом. Труда это ему, конечно, стоило немало. Что стоило ему только само место застройки. И хотя оно не выделялось особыми преимуществами, но близость реки и загородной рощи в какой-то мере обещали покой и отдых после утомительного дня, проведенного в городской духоте, хотя и на своем любимом поприще. Потом пошли поиски строительных материалов. И опять-таки, индивидуальные застройщики знают, что сие значит. Получить фондовые материалы почти невозможно, а переплачивать из своих сбережений может даже не каждый известный ученый.

Но теперь всё, всё это осталось позади. Семь комнат в двухэтажном коттедже, расцвеченные и раскрашенные с блестевшими, впервые натертыми паркетными полами ждали гостей. Окна повсюду были широко распахнуты. Две хрустальные люстры — в первом и во втором этажах — еще издали играли заманчивыми переливами своих огней. Праздничный, нарядный, в крахмальном воротничке Остап Васильевич и верная спутница его жизни стояли, прислонясь друг к другу, как молодожены, на пороге своего дома, встречая гостей.

Гости всё прибывали. Вот подъехал на «ЗИЛе» в шахматной оборке пеший сборщик утиля, маленький Ахмет Ахметович с большим кадыком на тощей шее. За ним подкатил и конный сборщик Барабан. Появились со своими супругами друзья из Чермета и Цветмета. Новый дом ожил, загудел дружескими оживленными голосами. Захлопали пробки от шампанского, зазвенели еще не знавшие ни капли вина бокалы. Все пили за новый дом, за уважаемого Остапа Васильевича, за верную спутницу его жизни, за Вторсырье, Вторчермет и Вторцветмет.

Кто узнал бы в этих праздничных и нарядных с веселыми раскрасневшими лицами друзьях наших старых знакомых, промышляющих с утра и до позднего вечера на пустырях и городских свалках. Не узнавал их и сам Остап Васильевич.

— А кто создает сказки на земле, Ахмет Ахметович? — неожиданно, нарушая общий разговор, смеясь спросил великий комбинатор.

— Не бабушки и не дедушки, — весело выкрикнул маленький Ахмет и поднял бокал за лучшего представителя славной системы утильсырья Остапа Васильевича Крышкина.

Поднялся было с бокалом в руке сказать несколько слов за Остапа Васильевича и конный сборщик — толстый с одышкой Барабан, но не успел. Под окнами нового дома неожиданно появились огни бесшумно подошедших машин. Это приехали сотрудники милиции. С их приездом, понятно, было уже не до тостов…

Продолговатая, расписанная альфрейщиками комната юридической консультации была тесно заставлена старыми канцелярскими столами, познавшими за свою жизнь немало людской горечи. На них темнели черные колпаки электрических ламп, пестрели груды папок, а по бокам друг против друга сидели адвокаты и посетители. И за каждым столом в тихом шепоте губ, в шелесте бумаг, в торопливом поскрипыванье перьев раскрывалась чья-то судьба, распутывался и запутывался клубок сложных человеческих отношений.

Справа, в самом углу комнаты, за столом адвоката Юрия Юрьевича Касаткина на краешке стула сидела семидесятилетняя Анастасия Павловна Волошина и рассказывала о своем горе.

— Беда у меня, сынок, беда большая. Жить, сам видишь, осталось мало, а места, где бы скоротать эти дни, так уж совсем не найти, — говорила она и тянулась сухими дрожащими руками за углами белого головного платка.

Адвокат был высокий болезненный человек в роговых очках. Он часто покашливал, хватался за впалую грудь, и, казалось, вот-вот раздражительно бросит:

— Да говорите же вы быстрее!

А старушка часто всхлипывала, сбивалась, повторяла себя. Она была, как горошина, дробненькая, с добрым морщинистым лицом. В темных впадинах блестели выцветшие глаза. Они смотрели на Касаткина мягко, по-матерински доверчиво и словно уговаривали его потерпеть еще немножко, выслушать до конца.

У Волошиной не было никаких документов. Единственный — вывернутый из носового платка, измятый, давно пожелтевший листок имел трехлетнюю давность и не мог служить доказательством ее слов. Но слезившиеся горем старческие глаза были сильнее всяких бумаг. Они заставляли верить всему, о чем говорила старушка. И Касаткин верил. Он точно сам становился свидетелем событий, неожиданно вторгшихся в тихую жизнь старой женщины. Потому всё больше раздражался, всё чаще покашливал, хватался за грудь.

«Черт знает откуда только берется эта накипь!» — думал он.

Вот открывается калитка бревенчатого домика Волошиной, спрятавшегося на окраине города в густом вишневом саду, и Касаткин видит, как во двор входит краснощекая с косой за плечами деревенская девушка. На ней простенькое ситцевое платье, в руке расписанный васильками фанерный чемодан. Она осторожно подымается по ступенькам крыльца, несмело стучится в дверь.