Михаил Кириллов - Мои больные (сборник)

Разговаривала со мной она неохотно, но я все же выяснил у нее, что желтуха возникла как-то сразу, буквально за неделю, и быстро усилилась. Ей предшествовала постоянная боль в эпигастрии. При обследовании было обнаружено умеренное увеличение печени, высокий прямой билирубин в крови и отсутствие стеркобилина в кале. В моче отмечалась уробилинурия. Желудок и пищевод не были изменены. Все это говорило о механической природе желтухи. Вместе с тем, камней в желчном пузыре найдено не было. Природа закупорки желчи была неясна и нашему преподавателю П.С Никулину. Затруднялся и лечащий врач. В то время еще не было УЗИ брюшной полости. Поэтому диагноз носил синдромный характер.

Конечно, мне эта загадка сразу оказалась не по зубам. В поисках сведений о дифференциальной диагностике механических желтух я увлекся предположением о раковом поражении желчевыводящих путей, тем более, что процесс имел явные черты злокачественности (темп, прежде всего). Порылся в книгах. Написал контрольную историю болезни и отдал ее преподавателю.

Учебный цикл заканчивался зачетом по госпитальной терапии. Принимал его профессор М.Л.Щерба – автор известной монографии «Общий амилоидоз». Наш преподаватель сказал профессору о моем самостоятельном мнении о больной, которую я курировал. «Пятерка» была обеспечена.

Позже больная умерла. Диагноз клиники – «Рак Фатерова соска, механическая желтуха» – был подтвержден.

В реанимационное отделение Кабульского госпиталя в начале декабря 1987-го года поступил здоровенный солдат с толстыми набухшими от крови повязками на голове. Агрессивен, сквернословит нещадно. Медсестры, привязывая его к койке, покрикивают: «Молчи, выродок! Добрые люди гибнут, а таким везет!»

Дело необычное. Оказывается, он давно уже издевался над молодыми солдатами в своем взводе, издевался как-то особенно изощренно. Один из солдат повесился. Прямых улик не нашли, и садист остался в подразделении, и, переждав время, вновь занялся прежним. Стал заставлять молодых пить раствор хлорамина.

В конце концов, кто-то из бойцов не выдержал и, когда мучитель заснул на койке, схватил топор и нанес ему шесть рубленых ран на голове. Ухо разрубил, щеку, но ни одна рана на черепе не оказалась проникающей. Вывернулся, бандюга.

Позже он отлеживался в хирургическом отделении. И самое главное – еще неизвестно, кого осудят.

1968-й год. В терапевтическое отделение 1-й Саратовской областной больницы была доставлена из района школьница 15-ти лет с затяжным приступом бронхиальной астмы. Бронхиальная астма – дело обычное для ЦРБ, но в данном случае приступ оказался тяжелым.

Клиническая картина приступа экспираторного удушья у больной была обычной, но купировать его при поступлении в отделение не удалось. Обструкция бронхов не поддавалась традиционным методам. Использовались пероральные бронходилятаторы, внутривенные вливания, в том числе гормональных средств (30–60 мг преднизолона), теплое питье, банки на спину, массаж грудной клетки и пр. Приступ временами немного отступал, но рецидивировал вновь. Мы тогда мало знали о бронхоастматическом статусе, вероятно, то, что наблюдалось у нашей больной, и было статусом.

Девушка, худенькая, явно не спортивного вида, очень устала, так как из-за удушья не могла в постели лечь и хотя бы немного поспать. Что было делать? Приходилось вновь и вновь повторять малоэффективные попытки лечения. Дело шло к окончанию рабочего дня, оставлять неразрешившуюся ситуацию на дежурного врача было опасно.

Я подсел к больной у ее изголовья. Вдох короткий, выдох долгий и надсадный. В глазах больной усталость и отчаяние. Интуитивно я приблизился к ней и, взяв ее за руки, стал навязывать ей более эффективный ритм дыхания. Более медленный, но более полный выдох. «Делай, как я!» – говорил я, глядя ей в глаза. «Дыши, как я!» «Слушайся меня!» Мы стали с ней как одно целое. Это было трудно. Временами я уставал и делал для себя передышку. И вновь мы дышали с ней синхронно. Постепенно она стала выдыхать свободнее. Через 15 минут этой работы она впервые откашлялась. Это был очень хороший признак. Я дал ей отдохнуть от «командного» режима и распорядился, чтобы ей дали свежезаваренного сладкого горячего чая. Удушье оставило ее. Она опустилась на подушку и заснула. Я смог уйти из клиники только после этого. Утром следующего дня больная дышала нормально.

Что это было? Интенсивная психотерапия и навязанная волевая регуляция дыхания? Ее собственных сил на это не хватило бы. А может быть, это был суммарный результат всего, что в тот день применялось? Как в той присказке: «Ел-ел и наесться не мог, а булочку съел под конец и наелся.»

Вот такой случай был. Хотите, верьте, хотите, нет.

В 1964-м году (я был тогда клиническим ординатором в клинике Н.С.Молчанова) к нам госпитализировали старика. Было известно, что подобрали его в вестибюле здания Ленсовета – упал в голодный обморок. В Ленинград его погнала беда.

В палате, пока был слаб, дед больше молчал, но потом постепенно разговорился. Вспомнил, как еще парнишкой в подпасках жил. Мировую войну отвоевал. Женился, но детей Бог не дал. Жили в деревне тихо и ладно. С Отечественной вернулся даже не раненый, а ни деревни, ни жены, никого – все немцы сожгли. Подался в соседний район – в пастухи. Неделю у одних, неделю у других, так и жил, пока силы были. А когда работать не cмог, кормили из милости. Да ведь людям самим трудно было – время послевоенное. Можно было бы и о пенсии похлопотать, да лет пять до того беда приключилась: документы потерял. А как их справишь? Деревни, где он жил, в разные годы то за Новгородской, то за Псковской, то за Ленинградской областями числились. Деревенские посоветовали, и подался он в Ленинград, пешком, к большой советской власти.

Добрался, пришел в Облисполком. Толкался – толкался в дверях и в коридорах, пока без сил не свалился. Оголодал.

В клинике его откормили, окреп, отогрелся душой. Парикмахер постриг его. Аккуратный такой старичок стал. Месяц пролежал, другой пошел. Не знали, что же с ним делать.

В ту пору вел палату я. Среди моих больных был фронтовик – бывший замполит полка. Общительный и добрейший человек. Написали мы с ним письмо в Ленинградский обком партии об этой истории и приложили официальную выписку из больницы. А дней через 20 пришел ответ с решением – направить деда в Дымовский дом престарелых Ленинградской области и оформить паспорт.

Как мы радовались! Радовался и дед.