Иэн Бурума - Убийство в Амстердаме

Тень Второй мировой войны, единственной войны, затронувшей Голландию со времен ее захвата Наполеоном, незримо сопутствует любому кризису в стране. Ван Гог, со своей неизменной способностью наносить удар ниже пояса, сравнил Кохена с мэром-коллаборационистом времен нацистской оккупации. Тем не менее джихад Буйери предусматривал уничтожение Кохена. Другим членом этой гипотетической клики был Йозиас ван Аартсен, тогдашний лидер консервативной Народной партии за свободу и демократию (VVD), в которую как член парламента незадолго до этого вступила Хирси Али. То, что он не был евреем, не имело никакого значения. В священной войне против «сионистов и крестоносцев» ассоциации, которые вызывает человек, важнее его происхождения.

Ван Аартсен тоже не забывал про последнюю войну. «Эти люди, – писал он в газете «Хандельсблад», самой уважаемой из национальных газет, – не хотят изменить наше общество, они хотят разрушить его. Мы – их враги. С 1940 года мы не сталкивались с подобной ситуацией». Его товарищ по партии, министр финансов и личный друг ван Гога Геррит Залм заявил, что «мы находимся в состоянии войны» с террористами, и дополнительные меры будут приняты «на всех фронтах». Матт Хербен, лидер популистской партии LPF, [1]которую основал покойный Пим Фортейн, считал, что исламская и западная цивилизации ведут войну на голландской территории. Обществу, сказал он, «угрожают экстремисты, которым наплевать на нашу культуру. Они даже не говорят на нашем языке и ходят в странной одежде. Они – пятая колонна. Тео выразил это лучше, чем кто-либо другой».

Сначала была мечеть в Хёйзене. Трое мужчин попытались поджечь ее, разлив скипидар и бензин. Затем мишенью стала мечеть в Роттердаме, но обгорела только дверь. Еще одна попытка поджога мечети произошла в Гронингене. В Эйндховене взорвалась бомба в исламской школе. Премьер-министр Ян Петер Балкененде тут же заявил, что «мы» не то чтобы находимся в состоянии войны, Голландия лишь «ведет борьбу с экстремизмом». Нападению подверглись три христианские церкви в Роттердаме, Утрехте и Амерсфорте. В Удене, маленьком городке на юге страны, подожгли еще одну исламскую школу. «Тео, покойся с миром», – написал кто-то на стене. «Страна в огне», – сказал ведущий телевизионной программы новостей.

На самом деле страна вовсе не была в огне. Поджигателями в Удене оказались подростки, искавшие острых ощущений. Угроза «гражданской войны», погромы в мусульманских районах, акты возмездия со стороны новобранцев джихада – ничего этого не было. Большая часть населения сохраняла спокойствие. Но постоянная болтовня политиков, политических обозревателей газет и телевидения, авторов передовых статей в популярных изданиях создавала лихорадочную атмосферу, в которой малейший инцидент, малейший неверный шаг вызывал бесконечную череду эмоциональных дебатов.

Ортодоксальный имам из Тилбурга отказался пожать руку министра иммиграции и интеграции Голландии Риты Вердонк. При всем уважении, сказал на ломаном голландском мусульманский священник родом из Сирии, она – женщина, а религия запрещает физический контакт с посторонними женщинами. «Но ведь мы равны», – ответила Вердонк немного рассерженно, не зная, что делать с протянутой рукой. Действительно, они были равны, но дело было не в равенстве. Отказ имама, безусловно, бестактный, но не имевший большого значения, попал на первые полосы всех крупных газет. Противостояние коренастой Риты Вердонк и бородатого имама стало главным символом голландского кризиса, краха мультикультурализма, конца прекрасной мечты о терпимости и просвещенности самого прогрессивного маленького анклава Европы.

Именно тогда я решил провести некоторое время в Нидерландах, где родился в 1951 году и жил до 1975 года. Я был немного знаком с ван Гогом. У нас были общие друзья, иногда мы вместе участвовали в радиопередачах. Он пригласил меня на свое телевизионное ток-шоу «Дружеская беседа», вполне соответствовавшее названию. Не являясь членом модных клубов Амстердама или местного литературного круга, я избежал ядовитых выпадов в свой адрес. Со мной он вел себя неизменно вежливо, хотя его громкий, высокий голос порой утомлял своими назойливыми интонациями.

Я приехал по заданию американского журнала накануне попытки Вердонк обменяться рукопожатиями с имамом, но уже после вечера памяти, организованного друзьями Тео в соответствии с точными указаниями самого ван Гога, которые он подготовил за несколько месяцев до смерти, планируя поездку в Нью-Йорк (он боялся летать). Играла рок-группа, выступали артисты кабаре. Красивые девушки в мини-юбках торговали сигаретами, усердно предлагая свой товар, словно в довоенном кинотеатре. На приглашенных женщинах были нитки жемчуга и двойки из свитера и кардигана – стиль, который Тео находил привлекательным. Поскольку Тео часто называл мусульман «козолюбами», известные комики отпускали шутки по этому поводу, а на импровизированной сцене стояли два чучела коз «на случай, если кому приспичит». Большой деревянный гроб, в котором якобы находился труп Тео, стоял на вращающейся платформе в окружении полуторалитровых бутылок шампанского и больших фаллических кактусов, служивших фирменным знаком его телевизионного ток-шоу. Один из друзей Тео, присутствовавший на этих поминках по прежней, более легкомысленной эпохе, в разговоре со мной предсказал, что лишь незамедлительное подавление мусульманского радикализма позволит избежать гражданской войны в Голландии.

Зимой 2004 года в Нидерландах ощущалась некоторая нестабильность, и мне захотелось разобраться в происходящем. В конце концов, истерия меньше всего ассоциируется у людей со страной, которую ленивые иностранные журналисты обычно называют «флегматичной». Я всегда считал такой образ карикатурным, но все же на мой вкус она была слишком безмятежной, слишком умиротворенно-скучной. Теперь ситуация явно изменилась. В стране, где я родился, произошли значительные перемены.

Приехав в Амстердам, я чуть ли не первым делом прочел эссе великого голландского ученого Йохана Хёйзинги, написанное в 1934 году, во время другого кризиса, когда фашизм и нацизм подступали к голландским границам. Голландцы, говорил он, ни за что не примут идеологию экстремизма, а если все-таки примут, то только экстремизма «умеренного». Хотя Голландия не была застрахована от опасностей современной пропаганды и кризиса демократических институтов, флегматичные голландские бюргеры не имели склонности к эксцессам. По мнению Хёйзинги, «интеллектуальной базой» коллективных иллюзий было «чувство политической неполноценности», в основе которого лежали столетия неудач, притеснений и остро переживаемой потери былой славы. Обычно это приводит к воинственному национализму, пылающему жаждой мести. В Нидерландах все было иначе, потому что «как нация и государство мы в конечном итоге satisfait [2], и наш долг оставить все как есть».