Иэн Бурума - Убийство в Амстердаме

Гордясь своей великолепной техникой, своим многонациональным составом, своей непринужденной, чуть ли не издевательской манерой, приводящей в бешенство игроков более прозаических команд, таких как сборная Германии, звезды голландского футбола обычно начинают игру с чувством превосходства, столь свойственным хиппующему Амстердаму. Играя в дерзкий футбол, построенный на индивидуальном мастерстве, они знают, что они лучше всех. Иногда это действительно так. Но не дай бог игра складывается не в их пользу! Стоит только педантичным немцам, кровожадным итальянцам или упрямым англичанам заполучить преимущество в один-два мяча, как тут же головы игроков опускаются, завязывается перебранка, и вот матч уже проигран с мрачным чувством verongelijktheid . Почему это должно было случиться с нами? За что? Что мы сделали не так? Разве мы не лучшие? Да пошли вы!

В ноябре 2004 года дела в «экспериментальном саду» явно приняли дурной оборот. Настроение раздражения и разочарования наиболее четко выразил писатель Макс Пам, один из знаменитых друзей Тео, в телевизионной программе на следующий день после убийства.

Пама спросили, правда ли, что он хочет покинуть Амстердам и уехать в Германию. Пам ответил, что это преувеличение, но недавно он встретил Харри Мулиша, одного из известнейших романистов Голландии, и Мулиш сказал, что ему тоже больше не нравится жить в Голландии и он подумывает о переселении в Германию. Пам выразил понимание, потому что и сам был сыт по горло. Больше всего его расстраивало то, что пришел конец особенному образу жизни, своего рода «анархизму свободного духа», полному «юмора и веселья в духе кабаре», когда можно было смеяться над чем угодно и оскорблять людей, не боясь насилия. «Идиллия закончилась», – вздохнул он. Глядя на Пама, я снова вспомнил о голландской футбольной команде. После смерти Тео всем резко расхотелось смеяться.

Как и в словах Гейне, в высказываниях Пама содержалась доля правды. Нидерланды никогда не были утопией, но мир действительно изменился после и сентября, и этот мир догнал Амстердам так же, как Нью-Йорк, Бали, Мадрид и Лондон. Молуккская проблема была трагедией местного масштаба. Но грустный и нелюдимый Мохаммед Буйери из пригорода Амстердама, чьи социальные горизонты сузились до маленького радикального кружка, был частью большого и жестокого мира, с которым его связывали Интернет, компакт-диски и MSN. [4]

Голландия, и в особенности Амстердам, на протяжении столетий предоставляли приют иностранцам. В конце XVI – начале XVII вв. из Антверпена и более южных районов сюда прибыли евреи-сефарды, ища спасения от испанской инквизиции. Голландская республика в период своего расцвета была богатой и позволяла свободу вероисповедания. Это побудило многих евреев, отказавшихся от своих традиций или перешедших в католицизм под давлением, вернуться к своей вере. Между 1671 и 1675 годами в Амстердаме была построена большая португальская синагога. Еще одну возвели польские и немецкие ашкенази в 1670 году. Евреи, многие из которых были очень бедными, в течение долгого времени страдали от различных профессиональных и социальных ограничений, но не подвергались гонениям до самого прихода немцев в 1940 году. Благодаря этому Амстердам получил название Мокум, что на идише означает «Город».

Гугеноты, как и евреи, спасались от преследования на севере. Они бежали в Голландскую республику после того, как в 1685 году Людовик XIV запретил им исповедовать свою религию. Голландия вкусила плоды Просвещения раньше большинства других стран Европы. И, конечно, отнюдь не случайное совпадение, что так называемое раннее Просвещение в Голландской республике испытало на себе влияние идей сына сефардских беженцев, живших в Амстердаме, Бенедикта (Баруха) Спинозы.

Голландия пользуется заслуженной репутацией гостеприимной страны, но история иммиграции в двадцатом веке – это также история угнетения, оппортунизма, постколониальных обязательств и странного сочетания милосердия и безразличия. Мало кто из евреев, бежавших из нацистской Германии, выжил в период немецкой оккупации – Анне Франк, например, это не удалось. Конечно, большинство неевреев в Голландии не одобряли того, что с ними произошло, но, несмотря на храбрость многих отдельных людей, слишком мало было сделано, чтобы помочь им. В конечном итоге в лагерях смерти оказался 71 процент всех евреев, находившихся в Нидерландах. Это самый высокий процент в Европе, не считая Польши. Это – кошмар, который до сих пор ядовитым облаком висит над голландской жизнью. Почти не упоминавшийся до 1960-х, этот позор по сей день отравляет национальные дискуссии.

Конец империи в Нидерландской Ост-Индии, несмотря на проблемы с молуккцами, воспринимался не столь болезненно. Насилие творилось слишком далеко. Евразийцев и индонезийцев, выразивших желание уехать в Нидерланды в 1940-е и 1950-е годы, было сравнительно немного, они были хорошо образованны и легко ассимилировались. То же самое можно сказать о первой волне суринамцев из бывшей колонии Нидерландская Гвиана. Приехавшие в 1960-е годы, когда голландская экономика переживала бум, эти мужчины и женщины, принадлежавшие в основном к среднему классу, устраивались работать медсестрами, клерками или учителями. Грязную работу в годы бума выполняли гастарбайтеры из Турции и Марокко, мужчины, приезжавшие без семей, жившие в переполненных дешевых общежитиях и готовые делать практически что угодно, чтобы содержать оставшихся дома родных. Предполагалось, что они не останутся в стране. Одним из них был отец Мохаммеда Буйери.

Проблемы начались в 1972 году с прибытием второй волны суринамцев. Из только что получившего независимость Суринама приехали сотни тысяч человек, главным образом потомки африканских рабов. Говорят, что в аэропорту Парамарибо висело объявление: «Просим последнего суринамца выключить свет». Нефтяной кризис 1973 года, когда арабские производители нефти ввели эмбарго на поставку нефти в Голландию за поддержку, оказанную Израилю во время Октябрьской войны, повлек за собой кризис в голландской экономике. Рабочих мест не хватало даже для турецких и марокканских гастарбайтеров, не говоря уже о двухстах с лишним тысячах новых иммигрантов из карибского захолустья.