Федор Грецкий - Следы всегда остаются

Я сложил бумаги в папку, сошел с трибуны и сел за стол. Наверное, не многим прокурорам приходилось говорить так коротко. И в цехе еще никогда не было такой тишины, как в эту минуту. Все сидели и ждали, что же будет дальше. Поднялся председатель собрания седоусый, широкоплечий мастер пролета Коваленко и, обращаясь к присутствующим, не то спрашивая, не то предлагая, сказал:

— Ну, что ж, товарищи, давайте, мне кажется, Кучерова послушаем. Пусть скажет, как он до такой жизни докатился.

— Правильно, правильно! — раздались с разных мест голоса. — Пусть расскажет, как он коллектив цеха опозорил.

Кучеров этого не ожидал. Он знал, что в цехе у него все же есть друзья, которые не дадут его в обиду. А здесь так резко бросают вопросы, требуют объяснений. Он посмотрел по сторонам. Все молчали. Прежняя робкая улыбка начала спадать с его лица. Он медленно поднялся, скомкал фуражку и, ни на кого не глядя, еле слышно проговорил:

— Водка проклятая во всем виновата…

— Громче, ничего не слышим! — закричали те, кто стоял вдали.

— Пусть на нас смотрит! — закричали другие. — Умел бедокурить, пусть умеет и ответ держать.

А Кучерову все больше становилось не по себе. Стыдно, тяжело было говорить ему. Не может он посмотреть своим товарищам в глаза. Не может смотреть он и на поседевшую мать, которая сидит почти рядом с ним и смотрит на все происходящее. Сын, ее единственный сын, такое натворил! Не думала она, что ее Коленька может попасть на такой суровый суд.

— Говори, говори, сын, почему свою седую мать обесчестил, — строго и с дрожью в голосе проговорила она.

Кучеров, тяжело вздохнув и повернувшись раскрасневшимся лицом ко всем присутствующим, произнес:

— Виноват я, дорогие товарищи. Преступление перед всеми вами, перед Родиной своей совершил…

— Расскажи, как все произошло, — вновь перебил его кто-то.

Кучеров рассказал все, что помнил.

— А куда же Кузнецов девался?

— Не знаю.

Вместо Кучерова я ответил на этот вопрос.

— Дело Кузнецова тоже передано на обсуждение коллектива шахты.

Вопросы сыпались со всех сторон: где родился и рос, кто его родители, как воспитывали, где учился, как на завод попал, что в свободное от работы время делает, с кем дружит…

А потом начались выступления. Никогда еще Кучерову не приходилось и, наверное, не придется переносить такое. Теперь он сидел не поднимая глаз: тяжесть вины и стыд склонили его голову. Он боялся тысяч глаз, которые впились в него. Лишь изредка было видно, как поднимались его угловатые плечи и выпрямлялась спина. В этот момент он медленно, боязливо поворачивал голову то в одну, то в другую сторону и посматривал на окружавших его людей.

Первым взял слово старый мастер Семикобыленко. Он говорил долго и страстно.

— Мы в семнадцатом году на этом заводе знамя революции первыми в городе подняли. Знаешь ли ты, сколько мы крови пролили у этих стен, завоевывая вам свободу и счастье? А ты позоришь нас. Да какое ты право на это имеешь! — Он остановился, задумался, видимо, хотел сказать что-то более резкое, но, не найдя нужных слов, махнул рукой, сердито посмотрел на Кучерова. — Да тебя судить надо, прохвост ты этакий. Напился, пьяный был! — передразнивая Кучерова, повторял Семикобыленко. — Пей кислое молоко, от него никогда пьяный не будешь, — и сделав небольшую паузу, добавил: — Я всегда так делаю, и видишь, как твердо на ногах стою, хотя мне скоро уже и шесть десятков будет. Мне кажется, наказать его надо, чтобы другим наука была. Нельзя прощать таким. Судить, судом судить!

Поднялся Валентин Минай, белокурый парнишка, с лицом нежным, как у девушки.

— Никак не пойму тебя, Николай. Неужели ты совсем отстал от жизни. Посмотри, что делается вокруг, как мы боремся за искоренение пережитков прошлого, как мы стремимся навести в городе порядок, — говорил он. — Ради чего я и все члены нашей бригады в дружину пошли? Чтобы хулиганью места в городе не было. А ты, вместо того, чтобы помогать нам, даже против пошел.

— Я ничего не помню, — вновь пытался вставить слово Кучеров.

— Вот это-то и очень плохо. Всегда нужно помнить, что ты делаешь. Стыдно мне за тебя. Ведь ты вместе с нами работал и такое натворил. Конечно, во всем виновата водка: можешь ты иногда лишнее выпить. Товарищи, я до глубины души возмущен поступком Кучерова, но не считаю его потерянным человеком. Работал он неплохо, да и сам еще молодой. Можно помочь ему образумиться. Я вношу предложение не судить Кучерова, а передать его в нашу бригаду на воспитание.

Кучеров вновь тяжело вздохнул и умоляюще посмотрел на членов президиума.

Секретарь комсомольского комитета Таня Семендяева с комсомольским задором в голосе и жестах обрушилась на Кучерова.

— Но и наша вина в его поступке есть, — заканчивая, говорила она. — Мы тоже мало обращали на него внимания.

Бурное и горячее это было собрание. Все выступающие в один голос беспощадно осуждали Кучерова, бросали ему в лицо много резких слов, но сходились в одном: Кучерова можно исправить. Они просили передать его на воспитание коллектива. И это была не жалость, не снисхождение! Нет, рабочий коллектив большого цеха подумал о судьбе своего товарища, решил сделать его честным человеком.

Все ждали, что скажет Николай в своем последнем слове.

— Просись, просись, негодный, — произнесла его мать, вплотную подойдя к нему. — Разве я таким хотела видеть тебя, разве ради этого твой отец головушку свою на фронте сложил, — она гордо выпрямилась. — На колени перед товарищами стань. Стань, тебе говорят!

Кучеров подчинился властному требованию матери и начал опускаться на колени…

— Простите, простите, — тихо произнес он. — На весь век помнить буду. Никогда никого не подведу, вот посмотрите…

Последним выступал парторг цеха Фомин. Он говорил о той большой работе, которую проводит завод, выполняя решения XXI съезда партии, о великой программе строительства коммунизма, о стройках Урала и Дальнего Востока, Донбасса и Караганды.

— И везде трудится наша прекрасная молодежь, наши прекрасные юноши и девушки, красота жизни нашей. Но есть у нас еще и такие, которые мешают нам трудиться и отдыхать. Их мало, но они есть. Вот перед нами один из таких. Кучерова я знаю давно. Он неплохо вел себя в коллективе. Но вот выпил и набедокурил, прямо скажем, нахулиганил. Что с ним делать? Одни предлагали судить его и в тюрьму отправить, другие взять на поруки. Я присоединяюсь к последнему мнению. Кучеров не такой уж неисправимый, чтобы в тюрьму его отправлять. Мы должны резко осудить его поведение, но, учитывая, что этот поступок он совершил впервые, можно взять его на воспитание коллектива. Я думаю, что коллектив цеха сумеет воспитать его настоящим человеком.