З. Зорина - О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?

С течением времени подобные наблюдения накапливались, а специально поставленные эксперименты позволили относиться к ним с известным доверием. В йеркише, которым пользуются Канзи и младшие бонобо, имеются лексиграммы «СЕЙЧАС» и «ПОТОМ», и выше мы упомянули об их употреблении. Однако и без помощи этих знаков обезьяны в ряде случаев обнаруживали представление о последовательности событий во времени.

Многократно цитированная нами книга Р. Футса «Next of Kin» (FOUTS, Mills 1997/2002) насыщена описаниями повседневного общения членов «семьи Уошо» в самых разнообразных ситуациях. На протяжении почти 30 лет ее существования и обезьяны, и люди переживали разные времена — и разлуки, и появление новых членов, и даже гибель малыша Секвойи; был и период, когда само существование семьи находилось под угрозой. После пяти лет совместной жизни Уошо, Мойя, Лулис, Дар и Тату образовали тесно спаянную семейную группу. Она была вполне типичной для шимпанзе с их видоспецифичной жестовой коммуникацией, применением орудий, изобретательностью в играх. Как и в любой семье, у них постепенно сложился определенный уклад жизни, который носил отчетливый «очеловеченный» отпечаток — общий язык (амслен), любовь к журналам мод, рождественская елка, неукоснительное соблюдение праздников (так повелось еще со времен воспитания Вики супругами К. и К. Хейс).

Первоначально организация торжеств была заботой людей, а обезьяны казались лишь их пассивными участниками. Однако выяснилось, что по крайней мере некоторые из них ведут свой календарь событий. Первое такое свидетельство принадлежит Тату. Некоторые из шимпанзе, совсем как люди, любили поговорить о еде, особенно когда были голодны. Тату была помешана на регулярном получении пищи. Всякий день, за час до ланча она начинала говорить всем подряд, что наступило «ВРЕМЯ ЕДЫ». Затем она требовала, чтобы ей огласили меню. Если она не слышала запаха пищи, то начинала приставать к каждому с напоминанием: «ВРЕМЯ ЕДЫ». Когда же она видела, что еду не приносят, то вела себя как раздраженный клиент в ресторане, требующий управляющего: «РОДЖЕР, РОДЖЕР, РОДЖЕР!». Однажды ей сказали, что дадут бананов после уборки комнаты. Тогда она принялась всем твердить: «УБОРКА СКОРЕЕ! БАНАНЫ! БАНАНЫ!».

Тату служила не только «семейными часами», но и «семейным календарем». На другой день после обеда в честь Дня благодарения она долго наблюдала через окно за падающим снегом, а затем начала ходить вокруг людей, жестикулируя: «КОНФЕТЫ ДЕРЕВО» (как мы уже знаем, обезьяны называли так рождественскую елку), — словно напоминая, что пора ее устанавливать. Д. Футс ответила: «НЕТ, ЕЩЕ НЕТ». Тату настаивала: «КОНФЕТЫ ДЕРЕВО». Когда ей снова сказали, что придется подождать, она села на скамью, сунула большой палец в рот и уныло просигналила: «БАНАН». С тех пор почти всегда через несколько дней после Дня благодарения Тату просит «КОНФЕТЫ ДЕРЕВО».

Этим дело не ограничивается. Когда окончилось празднование Хеллоуина, Тату стала требовать индейку («ПТИЦА МЯСО»), предполагая, что День благодарения должен быть где-то рядом. Однажды после празднования дня рождения Д. Футс Тату заявила: «МОРОЖЕНОЕ ДАР», — указав тем самым, что день рождения Дара (на который всех обычно угощали мороженым) приходится назавтра и она об этом помнит.

Итак, вопрос о способности шимпанзе передавать знаками информацию о прошлом и будущем находится пока в начальной стадии изучения.

Все, что мы обсуждали в предыдущих главах, в подавляющем большинстве случаев было основано на фактах, установленных в строгих экспериментах, с повторами и контролями, или же в результате многократных наблюдений. Между тем книги Р. Футса и С. Сэвидж-Рамбо, а также работы других исследователей, в которых отражены итоги работы на протяжении трех-четырех десятилетий, содержат много одиночных эпизодов, отрывочных наблюдений, которые (пока) не поддаются проверке и контролю.

К ним относятся, например, многие наблюдения С. Сэвидж-Рамбо, в которых обезьяны «высказывались» по собственной воле. Расскажем о некоторых из них.

Однажды Панбэниша заметила, как один из сотрудников вынул из коробки остававшиеся там конфеты и посадил туда жука. Когда другая сотрудница попыталась открыть коробку, первый спросил у Панбэниши: «Что она делает?» Та ответила: «ИЩЕТ КОНФЕТЫ». Что еще удивительнее, Панбэниша добавила при этом, что сотрудник сыграл «ПЛОХУЮ ШУТКУ».

Канзи сообщал, где он оставил мяч за день до того, и мог напомнить об обещании, о котором все забыли. Панбэниша сказала как-то, что хочет смотреть «СНЕГ ВИДЕО», когда на улице пошел снег. Если она видит в окно, что идет дождь, она непременно сообщает об этом. Однажды Панбэниша сказала, что у дамы, посетившей лабораторию днем раньше («прежде»!), прическа похожа на гриб, — и была совершенно права. Как-то она же вырвала из клавиатуры лексиграмму «ХОРОШИЙ» и отдала ее воспитателям, в подтверждение своего обещания быть хорошей. Мы уже упоминали, как Шерман нажал лексиграмму «СТРАШНО», увидев из окна шимпанзе, которую уносили в переносной клетке, а Остин всегда говорил, что хочет коку, а не сок, который ему предлагали. Канзи и Панбэниша «высказывались» по какому-либо предмету только тогда, когда считали, что собеседник о нем не знает. То, о чем известно и обезьяне, и ее собеседнику, они не упоминают. «Это, может быть, и пустяки, но они дают нам возможность заглянуть во внутренний мир этих существ, что было бы невозможно, если бы шимпанзе не освоили язык» (SAVAGE-RUMBAUGH, Lewin 1994/2003, с. 278).

Многие из таких наблюдений, в том числе и некоторые из тех, что мы собираемся привести в следующих главах книги, пока относятся к области случайных происшествий. Думается, однако, что они дождутся своего часа — экспериментальной проверки — и либо получат подтверждение, либо так и останутся эпизодами, когда обезьяны лишь случайно комбинируют знаки, а излишне эмоциональные слушатели их «домысливают».

Внимательное отношение к подобным эпизодам вполне оправданно, оно подтверждается всей историей изучения мышления животных (см. Гороховская 2005; Зорина 2005). Многие единичные наблюдения в этой сфере со временем находили подтверждение — или в эксперименте, или потому что повторялись многократно. Другие опровергались либо получали (согласно «канону К. Л. Моргана») иную трактовку. Однако, несмотря на весь объяснимый скепсис в отношении эпизодических наблюдений, очевидно, что отвергнуть эти данные было бы неправильно. В то же время и принимать их нужно лишь при определенных условиях.

Такой точки зрения придерживался, в частности, Л. В. Крушинский, и его деятельность оправдала правомерность подобного подхода. На основе отдельных наблюдений за поведением собак он разработал методики экспериментального изучения мышления животных, позволившие дать широкую сравнительную характеристику данного явления на основе строгих количественных оценок (КРУШИНСКИЙ 1977/1986). В начале 80-х годов ХХ в., анализируя этот вопрос в своей последней книге, он писал: «Конечно, трудно отделить научные факты, полученные в результате наблюдения, от тех знаний, которые устанавливаются в эксперименте. Мы привыкли видеть науку там, где есть количественная оценка какого-нибудь явления. Изучение рассудочной деятельности в условиях свободного поведения приводило в основном к тому, что складывалось лишь впечатление о наличии у собак рассудка. Однако те лабораторные эксперименты, которые были разработаны в результате этих впечатлений, их подтвердили. Они подтвердили и то, что сами наблюдения были правильными. А это значит, что они имеют определенное научное значение» (КРУШИНСКИЙ, В ПЕЧАТИ; курсив наш. — З. З., А. С.) [35].