Андрей Азов - Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Но Кашкин вопиет: «разве это стихи»? А что же это, – Эллиот, что ли? Кашкин исходит яростью: «И, главное, разве это ясное выражение байроновского выпада против идеалиста-мракобеса?» (там же). Столь же ясное, сколь ясно у Байрона, – у которого, впрочем, не выпад, а тонкая ирония: он даже делает вид, что готов согласиться с Беркли («не схизма»), и умоляет сомнение не мешать ему пить «небесную водку». Это понимать нужно!

А вот Козлов (в переводе именно этой, ВТОРОЙ, строфы, а не ПЕРВОЙ, перевод которой подсовывает читателю на следующей странице Кашкин), пишет:

Судя по этому переводу, Байрон – тупица, нанизывающий взаимоисключающие утверждения. Но, кое-кому, видимо, Байрон в таком гриме нравится больше…

Итак, оба «ребуса», обе «абракадабры» существуют лишь в сознании моего критика. Так, один путешественник по Сибири уверял, что вся страна пахнет собакой, крашеной под енота. Но он – всю дорогу обонял воротник собственной шубы…

Перейдем теперь ко главному боевому слону Кашкина , – к его утверждению, НАСКВОЗЬ КЛЕВЕТНИЧЕСКОМУ о том, что я «исказил образ Суворова», причем – по всем намекам – сознательно, намеренно, злонамеренно!

СПРАШИВАЮ ВНОВЬ: а для чего бы я, русский и советский человек, стал это делать?..

Кашкин пишет:

Особенно ясно видно искажение Георгием Шенгели смысла байроновской поэмы в том, как воспроизвел переводчик образ Суворова (232,1, 4).

Как Иван Кашкин искажает истину, также особенно ясно видно из данного им разбора тех мест моего перевода, где речь идет о Суворове, – что сейчас будет доказано.

Но клевета об Искажении Образа Суворова (в дальнейшем, ввиду частого повторения этой формулы, я буду применять аббревиатуру ИОС) – имеет свою историю.

На упоминавшемся выше (стр. 18) [119]собрании 11/Ш 48 Кашкин, впавший в свой критический делириум, в течение часа разнося и понося мой перевод, ни единым словом не обмолвился об ИОС. Ни словом, ни вздохом, ни взвизгом! Следовательно: либо он не читал моего перевода, а только полистал его, чтобы уловить для своего критического пиршества парочку блох, либо никакого ИОС (за полным отсутствием такового) не усмотрел.

Спустя два с лишним года, на собрании переводчиков, посвященном общим вопросам перевода, выступила некая Егорова, бывший редактор Детгиза (чей путь из Детгиза отнюдь не был устлан фиалками), и, поговорив о том, о сем, обрушилась на мой перевод с вопросом об ИОС. – «А как в оригинале?» – спросил кто то с места. На это гр. Егорова дала классический ответ: «Мне нет дела до оригинала!» Этот плодотворный принцип усвоил, как мы уже видели, Кашкин и положил в основу всей своей критики. Отмечу в скобках, что гр. Егоровой, не-члену CCEI, неведомо как попавшей на закрытое собрание, после собрания адъютантессы Кашкина трясли руку и благодарили.

Немедленно выступил и засиявший Кашкин и понес ту же чушь. На следующий день выступил я и, с текстами и словарями в руках, доказал, что я правильно понял и верно перевел «суворовские строки» ДЖ, и что так же их понимали и переводили мои предшественники: и Козлов, и Соколовский, и Каншин, и француз Ларош [120]. Но это не помешало Кашкину и его кружку «стоять на своем». Инстинкты ведь сильнее разума…

С этого момента и пошло! При каждом удобном случае адепты того переводческого ордена, где первосвященствует Кашкин, шептали, говорили и кричали об ИОС, а в Гослитиздате сколотили упомянутую «комиссию по качеству» (список членов которой весьма любопытен), состряпавшую разгромный разбор ДЖ, не возымевший – к чести гослитиздатовского руководства – никаких (тогда!) последствий. Я не читал этой кляузы; мне лишь сообщили ее «выводы».

Так как, безотносительно к ДЖ, вскоре раздались с трибуны секции переводчиков (из уст ее председателя, М.А. Зенкевича) требования переделки переводимых текстов, приспособления их к нашим взглядам, – то меня взяло сомнение: «а может быть, действительно, надо было отойти от Байрона, смягчить его формулировки, дать ретушь?». Я отважился послать письмо по самому высокому адресу страны (с приложением английского текста, дословного и моего перевода) и спрашивал: вправе ли переводчик отходить от оригинала и не вызовет ли такая ретушь неблагоприятный внешнеполитический резонанс? Мне было отвечено – тов. Чукановым, работником ЦК, – что центральная партийная пресса уже высказалась о недопустимости каких либо «обработок» классиков, о необходимости переводу быть точным [121]– и сообщено, что мой перевод «суворовских мест» ДЖ возражений не вызывает.

Видимо, о моем письме стало известно в Гослитиздате, так как директор, т. Котов, пожелал рассмотреть «криминальные места» моего перевода лично, – что и сделал, в моем присутствии, по копии тех текстов, которые я приложил к вышеупомянутому моему письму, – и признал, что возводимые на мой перевод обвинения истине не соответствуют. Этот вывод он сообщил тут же, при мне, вошедшему в кабинет главному редактору т. Пузикову.

В результате 8 глав ДЖ были включены (на время! о чем дальше) в Однотомник Байрона, и его составитель проф. Р.М. Самарин, и специальный редактор, поэт В.А. Рождественский, отозвались о моем переводе так:

«В однотомное издание произведений Байрона, которое подготовлялось под моим наблюдением в Гослитиздате в 50–51 гг., я, среди прочих переводов Г.А. Шенгели, включил также и отрывки из романа “Дон Жуан”, выбрав этот перевод как наиболее близкий к подлиннику и дающий наиболее полное – в сравнении с другими русскими переводами – представление об этом произведении Байрона.

Среди отрывков, включенных мною в Однотомник, есть также и “суворовский эпизод” романа, – описание осады и штурма Измаила, просмотренный по моей просьбе переводчиком в целях большей точности перевода».

«Приглашенный Гослитиздатом в качестве литературного редактора переводов Г.А. Шенгели, включенных в Однотомник Байрона (ряд поэм, “Чайльд Гарольд” и “Дон Жуан”), я, по сопоставлении русского и английского текстов, имел возможность убедиться в том, что переводчик проявил исключительную добросовестность, как правило всюду следуя принципу максимальной смысловой точности.

В частности, переводя ДЖ (труд, уже получивший положительную оценку в советской печати), Г.А. Шенгели не отступил от этого принципа, несмотря на большие технические трудности.