Вера Шапошникова - Ярославичи

— Ну так о чем же вам рассказать? — спросила уже другим, спокойным, сдержанным тоном. Лицо ее стало суховатым, строгим, плотно сжала губы.

— О доме, о маме, — попросила я, — если, конечно, вам это не тяжело.

— Нет, почему же. — Лицо смягчилось, в глазах мелькнула печаль. — Вот мама, она была еще совсем молодая и совершенно седая. В один день побелела.

— Горе какое постигло?

— Горя-то много было. Два брата погибли на фронте. Один осужден. Счетоводом он в колхозе работал. Что-то там получилось у председателя с бригадиром, свалили на брата. Отец псаломщик был, считалось, что враг народа. Пока-то открылась правда, сколько всем пришлось пережить, А поседела она из-за Шуры. Дочка была семи лет. Катались на лодке — а жили мы в селении Лахость, в Гаврилов-Ямском районе. Южнее Ярославля район. И речка Лахость, на берегу которой стояла деревня. В Которосль впадает. Мельницы были на речке, омута, течение сильное у плотин. Лодку течением подхватило и к мельнице понесло, а Шура сидела на корме. Сбило сваей ее. В воду упала и канула. Искали ее всей деревней. Потом слух прошел, что в Ярославле нашли утонувшего. Ездил отец, не признал. Мама до самой смерти забыть не могла. Обмолвится иногда и сразу замкнется.

— А вы ее помните, Шуру?

— Нет, это было до моего рождения. Нас было одиннадцать человек — шесть братьев и пять сестер. Я самая младшая. Когда родилась, две старшие дочери уже учиться уехали, не жили с нами. Семья большая, а мама одна. Отца мало помню. Он умер, когда мне шесть лет исполнилось. Вся тяжесть лежала на маме. Мы сами тянули друг друга. Жили хотя и тесновато, но дружно. Дом у нас был — обычная деревенская изба с перегородкой на две половины. Укладываться спать начинаем, кто на полати, а кто на печи. Смех, шутки. Весело жили. К труду приучены были с детства. В хорошие игры играли: в лапту, в городки — ребята. Коньки зимой, лыжи. Я в школу с пятого по седьмой зимой бегу на лыжах — пять километров. Иной раз морозы до сорока. Мама мне говорит: «Куда же ты? В такой холод занятия отменяются». Я — в рев. Потом она не чинила препятствий. «Лучше уж поезжай, — говорила, — то весь день проревешь». Я пробегу по такому морозу пять километров туда, узнаю — занятий действительно нет, несусь обратно. Лишь пар столбом. Думаю, эта закалка во многом мне помогла. Ведь как мы работаем — в резиновых сапогах и все бегом, бегом, особенно летом. Когда удои высокие, завод запускаем на полную мощность. А я ни дня не болела за все вот уж почти тридцать лет, как стала сыроделом. Может, теперь чайку? — Каменская приподнялась.

— Нет, нет, продолжайте. Как жили дальше? — спросила я.

— Ну что же дальше? В войну закончила семилетку, думала быть фармацевтом. Но жить было трудно, голодно. Учиться решила потом, когда полегчает. Пошла работать в колхоз. Война. Лишения. Горе. А я те три года всегда вспоминаю с большим душевным волнением.

Трое нас было в бригаде, два мальчика по шестнадцати лет и я. Три лошади, два быка. И мы втроем пахали, косили, сеяли, возили молоко. Я в перерыв еще успевала в лес сбегать по ягоды, по грибы. Люблю природу. Рыбалку, речку люблю. Ну да ловила сама. На жерлицы, верши ставила. И сельский труд люблю. Считаю его прекрасным и благородным, Если бы брат не увез меня после войны, сказал: «Довольно тебе работать, нужно дальше учиться», — в колхозе осталась бы.

Старушки шушукались в кухоньке. Они то замолкали, прислушиваясь, то начинали что-то обсуждать, эти незримые свидетельницы нашего разговора.

— А если бы остались в деревне, то кем были бы? Не думали никогда? — спросила Каменскую.

— Конечно, думала. Скорее всего, трактористкой. Да... Вот уехала с братом в Борисоглебский район, учиться пошла в восьмой. В классе я — переросток. Нас после войны было много таких. Кто взялся догонять упущенное, а кто остался работать: мужчины-то не вернулись. Нынче забылось, да и настрой другой. Я догнала, сначала вровень пошла, а восемь классов закончила на отлично. Была усидчива и если уж бралась за что, не отступалась, покуда не добивалась успеха.

Дальше учиться уехала в Углич — там техникумы, училища разные. Подруга сестры позвала. Пока поступила в девятый, думала, огляжусь сначала, да не успела — подругу сестры по службе куда-то направили. Осталась я в Угличе одна. И вот ведь случай какой: открылось училище мастеров-сыроделов. Вначале только надо было пройти на сыродельном заводе ну что-то вроде практики: не понравится производство — учиться незачем. Так и стала учиться на мастера-сыродела. В сорок девятом получила диплом, тоже с отличием. С тех пор и работаю...

Гости Галины Алексеевны собрались уходить. Прощаясь, они еще долго стояли, вспоминая, как дружно, интересно работали, какой хороший был коллектив и как болели за производство. Хоть и состарились и на пенсию вышли, а все равно как родные.

— Вернуть бы десяток-другой годков не хотелось ли? — в шутку спросила старых работниц.

— Нет, не года, а время вернуть бы, — задумчиво промолвила Варвара Михайловна.

— А что же было такого в том времени?

— Как вам сказать? Работали по двенадцать часов, иной раз без выходных. Был коллектив, интерес, любовь была и цель. Все мы к чему-то стремились. Вот так-то. — Она покивала головой, что-то хотела еще добавить, но промолчала, махнула рукой.

На том мы расстались с ними.

Итак, Галина Алексеевна закончила училище мастеров-сыроделов и приехала с назначением в Пошехонский район.

— В то время было много заводиков. Небольших. Любой на выбор, — продолжала она свой рассказ. — Я попросилась к хорошему мастеру, который знал все приемы и мог открыть секрет своего мастерства. Направили меня к Ивану Афанасьевичу Сивову. В Гаютино (опять Гаютино!). Ах, какой он был мастер! Он жив и сейчас, правда, давно не работает, ему девяносто шесть лет. А все интересуется, какие появились машины, как нынче делают сыр. Уж он-то знал свое дело! Всю душу, что называется, вкладывал. У ванн колдовал, но никаких секретов не делал. Все разъяснит и потребует показать на деле, как поняла.

Я возле него три месяца поработала, и уж меня направляют мастером в Климовск. Такой же небольшой заводик. Теперь их закрыли, прошло укрупнение. Ныне новая технология, новое оборудование, автоматизация многих трудных процессов. А тогда все руками, лопатой вымешивали: зерно ставили, как у нас говорят. И опять помогла закалка, когда на быках пахали, какая сила нужна, чтобы плуг повернуть. Это я только на вид сухощавая. — Она согнула в локте руку и засмеялась. Так ребятишки обычно хвастаются мускулатурой.

Шесть лет Галина Алексеевна работала в Климовске, а когда Иван Афанасьевич вышел на пенсию — ему тогда исполнилось семьдесят, — ее обратно в Гаютино взяли. Поставили вместо него.