Александр Андреев - Эсеры. Борис Савинков против Империи

Был канун Нового года. Я сидела у окна и смотрела на покрытую снегом улицу. Одна только мысль была в моем мозгу: он должен умереть. Все сомнения исчезли. Я знала, я чувствовала, что это случиться.

В полночь я зарядила бомбу, положила почти двухкилограммовый жестяной ящик в хорошенький, специально для этого купленный ручной мешочек. Потом легла спать.

Солнце ярко светило в мое окно. Вдруг мимо дома промчались казаки, за ними карета. Я узнала ее. Я поспешно оделась, взяла свою ручную сумочку и вышла на улицу. Недалеко от моего дома был мост, на котором стоял городовой. Держа в руке мою сумочку, я прошла мимо него. Я вернулась и стала ходить взад и вперед недалеко от моего дома. Издали я увидела товарища Шпайзмана, идущего медленными, размеренными шагами ко мне, с ящиком в руках, перевязанным красной лентой. Это была бомба. Он прошел по мосту и остановился в восьмидесяти шагах от меня.

Улица по-прежнему была пуста. Вдруг показались казаки верхом на лошадях и между ними карета. Товарищ Шпайзман немедленно сошел с тротуара. В этот момент карета поравнялась с ним. Он поднял руку и бросил бомбу к карете.

Бомба упала на снег и не разорвалась. Полицейский чиновник, который ехал впереди губернатора, прыгнул к товарищу Шпайзману, и я услышала револьверный выстрел. Карета на момент остановилась, но, очевидно, поняв положение, кучер начал стегать лошадей и пустил их галопом ко мне навстречу.

Я сошла на середину мостовой и бросила бомбу в окно кареты. Страшный удар оглушил меня. Я почувствовала, что поднимаюсь на воздух».

Через две недели, 14 января член Летучего отряда Северо-Западной области Иван Пулихов бросил бомбу, предварительно разряженную провокатором и тайным агентом охранки Зинаидой Жученко, в минского губернатора П.Г.Курлова. Через месяц Пулихова повесили. В этот же день член Летучего боевого отряда дочь генерала Александра Измайлович промахнулась в минского полицмейстера Д.Норова и пошла на каторгу.

Через две недели ее сестра член Летучего боевого отряда Екатерина Измайлович ранила командующего Черноморским флотом адмирала Г.П.Чухнина и через три минуты расстреляна во дворе его севастопольской дачи. 16 января член боевой дружины конторщица Мария Спиридонова по решению тамбовского комитета партии эсеров, застрелила губернского советника и черносотенца Г.Н.Луженовского, приговорена к смертной казни, изнасилована на допросе следователями-жандармами и отправлена на двадцатилетнюю каторгу. Насилие над будущей руководительницей левых эсеров Марией Спиридоновой вызвало колоссальный резонанс в обществе, возбудило новый виток ненависти к монархии. Эсеровские боевики быстро пристрелили садистов-следователей и взорвали казанское охранное отделение. В империи во всю шли выборы в Первую Государственную Думу и действовал Манифест 17 октября, обещавший свободу и неприкосновенность личности, гласность и все то, чего после Петра и Екатерины Великих никогда не было и уже не будет в умиравшей монархии.

Азеф выдал информацию своему полицейскому начальству о подготовленных им покушениях на семеновцев генерала Мина и полковника Римана. Два студента, переодетые офицерами, должны были застрелить карателей у них дома и были взяты перед убийствами. Руководившего акцией Боевой Организации В.М.Зензинова Азеф не назвал, понимая, что этот арест скомпрометирует его в глазах партии. В связи с возникшими подозрениями о центральной провокации также было решено установить демонстративную охрану для Дурново, чтобы избежать ареста боевиков, что бросило бы тень на Азефа. Террористов взяли по одному в разных местах Петербурга. О готовящемся в Москве покушении на адмирала Дубасова секретный агент охранки не рассказал.

Дубасов жил в генерал-губернаторском доме на Тверской площади и очень редко выезжал в Кремль, с эскортом драгун, иногда в другие места, только с адъютантом. Выезды всегда были не регулярны. Руководивший московским покушением Борис Савинков решил взрывать адмирала-губернатора по дороге с Николаевского вокзала на Тверскую – Дубасов часто ездил в Петербург с докладами. В Териоки был послан приказ Льву Зильбербергу привезти бомбы. Валентина Попова вспоминала:

«Уже в Териоках я села во второй класс утреннего поезда, шедшего из Гельсингфорса. Мои вещи в Белоострове таможенный чиновник совсем не осматривал. Остаток дня я провела в Петербурге, в каком-то скромном отеле на Невском.

Скорые поезда в Москву отправлялись в девять и десять вечера. В одном из них я заняла место в дамском купе второго класса. Дорога для меня оказалась тяжелой. Динамит я везла на себе и у меня к вечеру началась мигрень.

По приезду в Москву, я отправилась в гостиницу «Боярский двор», одну из самых больших и дорогих в Москве. Гостиницами «Боярский двор» и «Деловой двор» боевики охотно пользовались. В этот же день часов в двенадцать утра я явилась в условленное кафе на свидание с «Павлом Ивановичем», Савинковым. Он сказал мне, что завтра в девять часов утра я должна приготовить снаряд, сдать его, покинуть отель и снова отправиться в Гельсингфорс. К «Ивану Николаевичу», Азефу. Миссия моя, не отличавшаяся, таким образом, никакой сложностью, однако, вызвала много затруднений.

Приступить к работе днем, в номере гостиницы, было крайне неудобно. То лакей зайдет за паспортом, то является горничная с предложением что-нибудь прибрать или подать. Развернуть при таких условиях мастерскую невозможно. Я ждала вечера, часа, когда утихнет дневная сутолока. Днем, тщательно себя проверив, я закупила все необходимое, чтобы ночью ничто не могло остановить моей спешной работы.

Часов с одиннадцати, когда все стихло, я принялась за снаряд. Все меня настраивало тревожно. Как ни старайся работать осторожно, все-таки выходит чересчур шумно. Я нарочно выбрала номер с маленькой передней, отделявшей комнату от коридора: все же не так слышен шум. Жесть при резке и сгибании позвякивает и трещит, спиртовка, которую пришлось жечь буквально до света, по временам угрожающе шипит. Парафиновая бумага поднимает шум, так и кажется – он слышен в коридоре. Я оставила ключ в замочной скважине, чтобы не могли подсматривать из коридора, несколько раз осторожно подкрадывалась к двери, прислушивалась.

Только перед утром снаряд был закончен. Он имел вид толстой книги. Я упаковала его наподобие коробки конфет в красивую оберточную бумагу и перевязала крепкой узкой ленточкой.

Только побывав сама в такой нервной обстановке, я поняла, каким случайностям подвергались техники в самые острые моменты работы, при спешной сборке уже готового снаряда, и как легко было тут, в нервном напряжении, прислушиваясь к каждому шороху, сделать неосторожное движение, погубив все дело и самого себя. Мне потом часто приходило на память, что так, очевидно, и погибли даже такие опытные техники, как Швейцер и Покотилов, один – в «Северной гостинице» против Николаевского вокзала, а другой – в «Бристоле» на Морской.