Александр Андреев - Эсеры. Борис Савинков против Империи

Другие февральские манифесты не забыли призвать общество к борьбе с крамолой, газеты публиковали высочайший указ Сенату, который был должен возложить на Совет министров «рассмотрение поступающих от частных лиц и различных учреждений и организаций заявлений и ходатайств, касающихся усовершенствований государственного благоустройства и улучшения благосостояния». Чье благосостояние должно улучшиться, в указе не уточнялось, но общество давно знало эту социальную группу имперских подданных. Дело житейское.

Земства, экономические и профессиональные общества, городские думы активно обсуждали проблемы народного представительства в управлении империей, писали резолюции, адресы, петиции, заявки, проекты государственных преобразований. Революционные партии активно и плодотворно участвовали в очередном всеобщем возбуждении. Все понимали, что Зимний дворец в очередной раз испугался, и причиной испуга была террористическая деятельность Боевой Организации Партии социалистов-революционеров, чей руководитель и признанный вождь действовал в активном контакте с имперским Департаментом полиции.

Совсем скоро общество в очередной раз поняло, что самодержавие без народного мордобоя хронически неспособно к реальным и не только реформам, но и вообще к любым действиям на благо подданным. О народных проектах государственного переустройства говорили, что собака лает, а ветер носит. Монархия почему-то была уверена, что деятельность министра внутренних дел А. Булыгина даст ей возможность успешно и активно отдохнуть летом, ничем, по привычке себя не утруждая, но тут грянула гибель российского флота в Цусимском сражении. Это был неслыханный имперский позор, быстро создавший в державе революционную ситуацию. Эсерам стали подражать во многих губернских городах, поскольку успешные террористические акты у некоторых людей вызывают желание их повторить. Начальник Киевского охранного отделения, Александр Спиридович, пока еще ротмистр, так как еще не выдумал липового покушения на императора Николая II, писал:

«Революционные победы сразу же стали отражаться на общем положении и на секретных сотрудниках. Они всегда были термометром настроения: берет верх правительство – они энергичны и решительны, чуть начинает одолевать революция – они ни то, ни се, говорят неопределенно, думают об отъезде, вообще начинают шататься. Почувствовалось, что многие из осведомителей зашатались. Смелее стали вести себя по отношению к филерам и наблюдаемые лица. Это тоже был нехороший показатель. Все шло тогда влево. Конструкция как бы официально носилась в воздухе. Идейно самодержавие уже было похоронено нашей интеллигенцией.

В это время меня вызвал на свидание некий пожилой интеллигентный господин, предложивший за пятьсот рублей выдать динамитную мастерскую социалистов-революционеров, готовящих бомбы для срочного покушения. Я, конечно, сказал, что желаю ее захватить. Интеллигентный господин дал мне некоторые данные, и мы расстались. Как чуден и обширен божий мир, думалось мне, а людям все тесно. Опять бомбы, предательства, аресты. Неужели нельзя без этого? Ну что ж, будем бороться.

Поставленное наблюдение скоро взяло в проследку студента-политехника, учредили и наблюдение за его квартирой. По данным агентуры выходило, что в одной из лабораторий Политехнического института потихоньку для чего-то приготовляется гремучая ртуть. Дело было серьезное и щекотливое. Рано пойдешь с обыском – ничего не достигнешь и только провалишься. Прозеваешь момент – выйдет, как в Москве, катастрофа.

Однажды вечером пришедшие с наблюдения филеры доложили, что в квартиру наблюдаемого политехника был с большим свертком проведен студент, которого потом потеряли. Сам политехник много ходил по городу и, зайдя под вечер в один из аптекарских магазинов, вынес оттуда довольно большой пакет и с ним отправился домой, покрутив предварительно по улицам, где ему совершенно не надо было идти. К себе в ворота он зашел не оглядываясь, но минут через пять вышел без шапки и долго стоял и курил, видимо проверяя. Уйдя затем к себе, политехник снова вышел и снова проверил, нет ли чего подозрительного. На дремавшего извозчика и лотошника со спичками и папиросами он внимания не обратил.

Эти данные были очень серьезны. Политехник конспирировал больше, чем когда-либо и очень нервничал. Значит, он чего-то боится и у него происходит что-то особенно важное, не как всегда. Извозчик, который водил его целый день, особенно на этом настаивал.

Стали думать, не обыскать ли. Как бы ни пропустить момента, как бы ни вышло Москвы. Какой-то внутренний голос подсказывал, что пора.

Мы решили произвести обыск немедленно. Наскоро для замаскировки наметили еще несколько обысков у известных эсеров. Я съездил к прокурору, губернатору, взял ордера. Приготовили наряды и слесаря.

Через два часа наряд полиции с нашим офицером бесшумно проник во двор к политехнику. Офицер несколько запутался во входах, так что пришлось обратиться к дворнику. Заняли выходы. Офицер стучится в дверь политехника – молчание. Стук повторяется – опять молчание. Отдается приказ работать слесарю. Раз, два, здоровый напор – и дверь вскрыта мгновенно. Наряд быстро проникает в комнату.

В комнате настоящая лаборатория. На столе горит спиртовка, разогревается парафин, лежат стеклянные трубочки, пробирки, склянки с какими-то жидкостями, пузырек из-под духов с залитой водой гремучей ртутью, аптечные весы. Тут же железные коробки правильной формы и деревянные болванки для их штамповки, чертежи снарядов.

Офицер осторожно потушил спиртовку. Рядом на кровати тремя кучками аккуратно разложены: желтый порошок пикриновой кислоты, железные стружки, гвозди и какое-то сыпучее вещество. При тщательном осмотре, подтвержденным вызванным из Петербурга экспертом поено-артиллерийской академии оказалось, что у политехника было обнаружено все необходимое для сборки трех разрывных снарядов очень большой мощности. Каждый снаряд состоял из двух вкладывающихся одна в другую жестяных коробок, между которыми оставался зазор в сантиметр. Коробки закрывались жестяными задвижными крышечками. Внутренняя коробка наполнялась порошком пикриновой кислоты и прибавкой еще чего-то. В нее вставляли детонатор в виде стеклянной трубочки, наполненной кислотой. На трубочку надевался грузик, железная гайка. Свободное место между стенками коробкой заполнялось железными стружками и гвоздями. Снаружи снаряд представлял собой плоскую коробку объемом в грамм пятьсот чаю. При ударе снаряда обо что-то, грузик ломал трубочку, и находившаяся в ней кислота, действуя на гремучую ртуть и начинку малой коробки, давала взрыв. Железные стружки и гвозди действовали как картечь.