Николай Стариков - Процесс антисоветского троцкистского центра (23-30 января 1937 года)

Вышинский:С какими лицами? Иностранцами?

Пятаков:С немцами, попросту говоря (смех в зале).

Вышинский:Откуда вам это известно?

Пятаков:Относительно встреч и разговоров Радека – Радек мне сам рассказывал, а относительно Сокольникова мне впервые стало известно из записки Троцкого, затем мне Радек об этом сказал, а позже, в половине 1935 года, сам Сокольников рассказывал мне об этом своем шаге и приводил разговоры, где он санкционировал переговоры Троцкого с японским правительством…

Вышинский:До момента отъезда за границу больше у вас не было разговоров с Радеком на эту тему?

Пятаков:Промежуток времени – с половины 1935 года до конца 1935 года и начала 1936 года – характерен для нашей преступной работы тем, что это был период, когда «параллельный центр» попытался из параллельного превратиться в основной и активизировать свою деятельность по тем директивам, которые мы имели от Троцкого, так как здесь у нас произошел ряд встреч с Сокольниковым, с Томским. Одним словом, мы попытались выполнить то решение основного центра, которое в 1934 году было передано всем четырем различными членами основного центра: Каменевым мне и Сокольникову, Мрачковским – Радеку и Серебрякову.

Вышинский:Это когда к вам явился Сокольников и сказал: «Пора начинать»?

Пятаков:Да, как раз была новая фаза. Это был первый разговор, где я поделился с Сокольниковым о том, что у нас есть, какие имеются террористические группы, какие троцкистские организации. В общих чертах я Сокольникову рассказал о том, что вредительская работа ведется в соответствующих направлениях, Сокольников, в свою очередь, мне рассказал о тех связях, которые он имел, он упомянул о группе Закс-Гладнева и Тивеля.

В этом же разговоре, я помню, мы очень много внимания уделяли вопросу о расширении блока. И Сокольникову и мне было известно от Каменева о том, что основной центр имел прямые и непосредственные организационные связи с правыми. С другой стороны, у меня, как я уже говорил, имелся непосредственный контакт с Бухариным, который потом перешел к Радеку.

Мы с Сокольниковым обсудили тогда вопрос и решили, что необходимо безусловно оформить как-то эти отношения, с тем, чтобы работу по свержению советского правительства организовать вместе с правыми.

Мы тогда говорили, что необходимо обязательно встретиться с кем-нибудь из лидеров правых, т. е. с Рыковым, Томским или Бухариным, причем говорили обо всех троих, но, в конце концов, остановились на Томском, так как, по нашим сведениям, Томский располагал наиболее многочисленным и организованным кадровым составом, наиболее был приспособлен именно для такой нелегальной организаторской работы. Сокольников взялся повстречаться с Томским и увиделся с ним.

С Сокольниковым мы встретились вторично не то в конце ноября, не то в начале декабря 1935 года. Он передал, что Томский выразил свое полное согласие на организационное вхождение в блок. Я, со своей стороны, рассказал Сокольникову о том разговоре, который был у меня с Томским по этому поводу. Томский в разговоре со мной сказал, что он считает абсолютно необходимым организовать террористическую и всякого рода иную работу, но что он должен посоветоваться со своими товарищами, с Рыковым и Бухариным. Это он и сделал потом, и уже давал ответ от имени всех троих.

Вышинский:Кроме Томского, велись разговоры с кем-нибудь из этой группы?

Пятаков:Я не вел. Радек имел связь с Бухариным. Я имел связь с Бухариным до 1934 года, т. е. до ухода его из наркомата. Когда он был в наркомате, то мне легко было с ним встречаться, а когда он перешел в «Известия», эта связь перешла к Радеку. Он с ним контрреволюционную связь поддерживал и продолжал.

Примерно к концу 1935 года Радек получил обстоятельное письмо-инструкцию от Троцкого. Троцкий в этой директиве поставил два варианта о возможности нашего прихода к власти. Первый вариант – это возможность прихода до войны, и второй вариант – во время войны. Первый вариант Троцкий представлял в результате, как он говорил, концентрированного террористического удара. Он имел в виду одновременное совершение террористических актов против ряда руководителей ВКП(б) и Советского государства и, конечно, в первую очередь, против Сталина и ближайших его помощников.

Второй вариант, который был с точки зрения Троцкого более вероятным, – это военное поражение. Так как война, по его словам, неизбежна, и притом в самое ближайшее время, война прежде всего с Германией, а возможно с Японией, следовательно, речь идет о том, чтобы путем соответствующего соглашения с правительствами этих стран добиться благоприятного отношения к приходу блока к власти, а, значит, рядом уступок этим странам на заранее договоренных условиях получить соответствующую поддержку, чтобы удержаться у власти. Но так как здесь был очень остро поставлен вопрос о пораженчестве, о военном вредительстве, о нанесении чувствительных ударов в тылу и в армии во время войны, то у Радека и у меня это вызвало большое беспокойство. Нам казалось, что такая ставка Троцкого на неизбежность поражения объясняется в значительной мере его оторванностью и незнанием конкретных условий, незнанием того, что здесь делается, незнанием того, что собою представляет Красная армия, и что у него поэтому такие иллюзии. Это привело и меня и Радека к необходимости попытаться встретиться с Троцким.

Вышинский:Подсудимый Радек, были ли получены вами в 1935 году, или несколько раньше, от Троцкого два письма или больше?

Радек:Одно письмо – в апреле 1934 года, второе – в декабре 1935 года.

Вышинский:Содержание их соответствует тому, что здесь говорил Пятаков?

Радек:В основах – да. В первом письме по существу речь шла об ускорении войны, как желательном условии прихода к власти троцкистов. Второе же письмо разрабатывало эти, так называемые, два варианта – прихода к власти во время мира и прихода к власти в случае войны. В первом письме социальные последствия тех уступок, которые Троцкий предлагал, не излагались. Если итти на сделку с Германией и Японией, то, конечно, для прекрасных глаз Троцкого никакая сделка не совершится. Но программы уступок он в этом письме не излагал. Во втором письме речь шла о той социально-экономической политике, которую Троцкий считал необходимой составной частью такой сделки по приходе к власти троцкистов.

Вышинский:В чем это заключалось?

Радек:Если спросить о формуле, то это было возвращение к капитализму, реставрация капитализма. Это было завуалировано. Первый вариант усиливал капиталистические элементы, речь шла о передаче в форме концессий значительных экономических объектов и немцам и японцам, об обязательствах поставки Германии сырья, продовольствия, жиров по ценам ниже мировых. Внутренние последствия этого были ясны. Вокруг немецко-японских концессионеров сосредоточиваются интересы частного капитала в России. Кроме того, вся эта политика была связана с программой восстановления индивидуального сектора, если не во всем сельском хозяйстве, то в значительной его части. Но если в первом варианте дело шло о значительном восстановлении капиталистических элементов, то во втором – контрибуции и их последствия, передача немцам в случае их требований тех заводов, которые будут специально ценны для их хозяйства. Так как он в том же самом письме отдавал себе уже полностью отчет, что это есть возрождение частной торговли в больших размерах, то количественное соотношение этих факторов давало уже картину возвращения к капитализму, при котором оставались остатки социалистического хозяйства, которые бы тогда стали просто государственно-капиталистическими элементами. В первом письме не было социальной программы, во втором она есть. Первое было короткое – об ускорении войны, а второе письмо – с оценкой международного положения, здесь рассматривалась тактика на случай войны. Если первое письмо надо рассматривать как толчок для пораженческой тактики, то второе письмо давало полную разработанную программу, поэтому оно и отличается по своему объему. Первое письмо было на 2–3 страничках, а второе – 8 страничек на английской тонкой бумаге, подробное письмо.