Павел Якушкин - Из Астраханской губернии

— Это зачѣмъ? спросилъ я, въ свою очередь озадаченный этимъ предложеніемъ.

— На постели лучше!

— На постели… вдвоемъ?

— Все лучше!

— Да вѣдь на лавкѣ вамъ постлали постель: одному покойнѣй, чѣмъ вдвоемъ.

— Все настоящая постель!

— И у васъ вѣдь настоящая постель!

— А мужичонка хотѣли положить съ собой на одну постель?!.. проговорилъ мой попутчикъ, зло посмотрѣвъ на меня.

— Мужичонку холодно, у мужичонки нѣтъ постели; а вамъ и тепло и постель есть, и я не вижу никакой надобности намъ ложиться съ вами на одной постелѣ.

— А мужичонку можно!

Я не сталъ говорить больше этому барину о нелѣпости его предложенія, вышелъ на палубу, предложилъ сибирской семьѣ взять ребенка въ каюту; но ребенокъ расплакался, не хотѣлъ разставаться съ своими, и я вернулся одинъ.

На другой день мы выѣхали изъ Царицына около 10-ти часовъ утра: нашъ капитанъ ходилъ въ городъ хлопотать объ выдачѣ ему накладной. Капитанъ парохода былъ человѣкъ лѣтъ за сорокъ, чрезвычайно пріятной наружности и очень внимательный ко всѣмъ пассажирамъ вообще, ни разбирая ни каютныхъ, ни палубныхъ; послѣ я узналъ, что онъ быхъ крестьянинъ, къ немалому моему удивленію, Владимирской губерніи, Грязовецкаго, кажется, уѣзда. Въ деревнѣ, въ которой онъ родися, по его словамъ, и рѣки нѣтъ. Какъ онъ попалъ на пароходъ, сперва, вѣроятно, рабочимъ, потомъ лоцманомъ, и теперь капитаномъ — для меня по сю пору составляетъ загадку.

— Молись Богу! сказалъ капитанъ парохода, когда все было готово къ отходу.

Я посмотрѣлъ на публику, собравшуюся изъ каюты, и палубную: одни перекрестились, другіе не обратили вниманія на слова капитана, третьи — отвернулись; рѣзко видно было, что на пароходѣ былъ не одинъ народъ, а нѣсколько: кого-кого не было на пароходѣ „Волга“ въ этотъ разъ: русскіе, малороссіяне, козаки, солдаты, армяне, татары, калмыки, греки, жиды, нѣмцы, грузины…

— Смотри-ко, говорилъ одинъ палубный пассажиръ другому:- армяшки-то какъ пни стоятъ — и рожи не перекрестятъ, погань они этакая!

— На то они армяне, отвѣчалъ другой, къ которому относился первый палубный.

— Нѣтъ, ты посмотри на жидовъ, говорилъ третій:- жиды такъ совсѣмъ отвернулись.

— Тѣ, ужь сказано, жиды!

Погода разгулялась и всѣ пассажиры изъ каюты толпились кучками на палубѣ. Я разговорился съ однимъ молодымъ, лѣтъ 22-23-хъ, купцомъ, грекомъ, и онъ мнѣ сказалъ, что ѣдетъ въ Астрахань для закупки икры щучьей и судачей, т.-е., самаго дурнаго качества, которую на мѣстѣ почти и не употребляютъ.

— Куда же вы возите икру эту? спросилъ я это.

— Она у васъ очень ждетъ и въ Турціи, и въ Греціи… Мы и въ Египетъ икру возимъ.

— Почему же вы возите икру самаго дурнаго качества, только щучью и судачью?

— У насъ эту больше любятъ, отвѣчалъ онъ: — да она и дешевле; у насъ же народъ не богатый.

— У васъ въ Греціи, въ Турціи и въ Египтѣ есть и богатые люди, развѣ и тѣ не покупаютъ лучшей икры?

— Никто не покупаетъ: въ нашихъ мѣстахъ икры лучшихъ сортовъ совсѣмъ нѣтъ.

На носовой части палубы расположились козаки, ѣхавшіе въ Астрахань за рыбой. Они подостлали себѣ войлока, шубы и въ полулежачемъ положеніи разговаривая между собой. Меня всегда поражала козацкая вѣжливость: козакъ отнесется всегда съ уваженіемъ въ вашему человѣческому достоинству, потому что онъ сознаетъ свое собственное достоинство, онъ самъ лицо самостоятельное, самъ себѣ атаманъ; а потому мнѣ странно было видѣть около солидныхъ козаковъ вертящагося съ шутовскими увертками оборваннаго козака.

Я сидѣлъ около борта и ко мнѣ на лавку подсѣлъ козакъ-зеленая-шуба.

— Просто противно смотрѣть! сказалъ онъ съ негодованіемъ, указывая; на оборваннаго козака.

— Да, непріятно, отвѣчалъ я.

— И какой онъ козакъ?!..

— По платью козакъ.

— По платью-то, онъ старшій урядникъ.

— Стало, козакъ.

— Какой козакъ!.. онъ у того козака нанимается, прибавила зеленая шуба, указывая на одного изъ полулежащихъ козаковъ, около котораго шутъ больше всѣхъ вертѣлся. — Пошолъ въ холопья, такъ ужь козачество оставить надо.

Утвердительно сказать я не могу, но судя по тому, что я видѣлъ, и отъ другихъ слышалъ, донскіе козаки не любятъ наниматься въ работники. У низовыхъ донцевъ я не былъ, да и у верховыхъ мало что видѣлъ. Но, проѣзжая на почтовой телегѣ отъ Новохоперска, чрезъ Урюпинскую и Усть-Медвѣдицкую станицы, на Калачъ, нельзя не замѣтить зажиточности козаковъ: избами по станицамъ и хуторамъ домовъ назвать нельзя; всѣ дома опрятны; всѣ дворы наполнены скирдами. Можетъ быть, это изобиліе всего для домашней жизни отучило козаковъ наниматься въ работники; но въ средней Россіи: въ Орловской, Тамбовской, Рязанской, Воронежской губерніяхъ изъ богатыхъ семействъ молодые люди, безъ которыхъ можно обойтись дома, идутъ въ работники. Я уже не говорю про Ярославскую, Владимірскую губерніи, откуда почти всѣ поголовно идутъ въ работники.

Можетъ быть, я и ошибаюсь, но скажите, чѣмъ вы объясните, что отъ Новохоперска до Калача, ни на одной почтовой станціи я не видѣлъ ни одного ямщика изъ козаковъ, а все уроженцы Орловской, Тамбовской, Воронежской губерніи. На разстояніи четырехъ сотъ слишкомъ верстъ ѣхавши Землею войска донскаго, ни одного изъ донцевъ ямщика-работника! Содержатели почтовыхъ лошадей есть и козаки, а ямщики русскіе.

— А! посмотрите сюда, кричалъ козакъ-шутъ:- посмотрите, кумова вода подошла!

— Какая кумова вода? спросилъ я козака-зеленую шубу, сидѣвшаго со мной.

— Спросите его.

— Кумова вода, кричалъ шутъ:- кумова вода!..

— Что за кумова вода? спросилъ я шута.

— Кумова вода, вотъ и вся недолга!..

Я не сталъ большее спрашивать. — А вотъ какая кумова вода! самъ заговорилъ со мною шутъ: — сказать, что-лъ?

— Сдѣлайте одолженіе.

— Ну, слушайте! И началъ онъ скоморошливо разсказывать, и отъ себя привирать и изъ пѣсенъ выбирать.

— Ѣхали по рѣкѣ на лодкѣ кумъ да кума, началъ свой разсказъ шутъ:- хорошо. Вотъ кумъ и говоритъ кумѣ:

— Какъ же я тебя, кумъ, полюблю? говоритъ кума:- вѣдь мы съ тобой кумъ да кума, стало быть родня!

— Такъ чтожъ?

— Грѣхъ большой будетъ намъ съ тобой! твердитъ свое кума: — мы съ тобой кумъ да кума!..

— Э! нашла гдѣ грѣхъ!..

— А какъ же?

— Здѣсь не согрѣшимъ, въ другомъ мѣстѣ согрѣшимъ, все едино! пристаетъ кумъ къ кумѣ: — а здѣсь согрѣшимъ, грѣхъ, по крайней-мѣрѣ, веселый!

Кумъ пристаетъ. Кума упирается: извѣстно, бабье дѣло — ломается!

— Слушай, куманекъ любезный, сказала кума: — видишь ты эту самую рѣчку?

— Вяжу.

— Видишь, куда вода бѣжитъ?

— Вижу.

— Внизъ, или вверхъ?

— Внизъ.

— Такъ слушай, куманекъ любезный! Когда вода въ рѣкѣ побѣжитъ вверхъ снизу, тогда полюблю, куманечекъ, я тебя!..