Павел Якушкин - Из Астраханской губернии

— Полюбишь?

— Тогда полюблю!

— Не обманешь?

— Нѣтъ, не обману.

— Правое слово?

— Правое слово.

— Ладно!..

Вотъ ѣдутъ кумъ съ кумой все по той же рѣкѣ. Ѣхали, ѣхали и наѣхали на стрѣшную воду… Вода какъ къ кручи, къ бережку подбѣжитъ, воду-то отъ бережку навалъ отбиваетъ: вода-то будто въ гору идетъ; послѣ она опять-таки подъ низъ сходитъ, а на стрѣшной водѣ видать въ гору идетъ.

— Видишь, кума, рѣку? спрашиваетъ куманекъ свою куму на стрѣшной водѣ.

— Вижу.

— Видишь, куда вода бѣжитъ?

— Вижу.

— Вверхъ или внизъ?

— Вверхъ.

— А помнишь, кума, правое слово свое?

— Помню.

— Полюбишь, кума, кума?

— Полюблю.

И стала кума любить своего куманечка!..

— Оттого и прозывается стрѣшная вода — кумовой водой! кончилъ шутъ.

Въ Черный Яръ мы пріѣхали довольно поздно, забрали дровъ и остановились до утра.

— Плохо мое дѣло, Павелъ Иванычъ, обратился ко мнѣ машинистъ, съ которымъ мы въ сутки, проведенныя на пароходѣ, совсѣмъ познакомились.

— А что?..

— Взялся я харчить пассажировъ; а теперь-то харчить-то и нечѣмъ.

— Отчего-же вы не запаслись на мѣстѣ — въ Царицынѣ? спросилъ я.

— Запастись-то я запасся, да мало: я думалъ, что только вы, да еще одинъ баринъ потребуютъ что кушать; а набралось теперь больше десяти человѣкъ… На завтра мало провизіи будетъ.

— Въ Черномъ Яру купите.

— Черный Яръ отсюда версты четыре будетъ: туда далеко посылать.

— Отчего же мы не остановились въ самомъ Черномъ Яру?

— Здѣсь всегда останавливаются.

— Отчего-жь не въ городѣ?

— Тутъ конторки.

— Такъ въ конторкахъ купите провизію? спросилъ я.

— Въ конторкахъ купить нельзя, отвѣчая онъ: — а тутъ близко живутъ, у нихъ нѣтъ ничего.

Посланный вернулся съ одной щучьей икрой, которую онъ принесъ въ большой чашкѣ.

— Ничего больше не досталъ, объявилъ онъ, входя на пароходъ и подавая икру.

— Что будешь дѣлать?

— Все лучше, чѣмъ ничего, сказалъ я, желая утѣшить случайнаго буфетчика.

— Чѣмъ же лучше?

— Икра есть.

— Какая это икра!.. Кто эту икру ѣсть станетъ?! Икра щучья!

— Можетъ быть, и станутъ.

Когда я на другой день проснулся и вышелъ на палубу, пароходъ уже быстро шелъ внизъ по Волгѣ, и при попутномъ вѣтрѣ мы дѣлали около двадцати верстъ въ часъ, какъ мнѣ говорилъ мой хозяинъ — машинистъ.

Пассажиры палубные, пьющіе чай, и нѣкоторые каютные уже напились чаю; я попросилъ подать для меня самоваръ на палубу. Мой попутчикъ сильно противъ палубы возставалъ, но я рѣшительно ему объявилъ, что буду пить чай на палубѣ, и ежели онъ хочетъ со мной пить, то и онъ долженъ пить на палубѣ, а не желаетъ — какъ знаетъ.

— Вы кушайте на палубѣ, наконецъ, рѣшился онъ: — =- а я послѣ въ каютѣ.

— Какъ знаете.

— Пусть онъ пьетъ чай на палубѣ, а мы съ тобой вмѣстѣ буденъ пять, сказалъ онъ своему товарищу: — возьмемъ самоваръ въ каюту, тамъ и напьемся!

Мнѣ подали самоваръ и я усѣлся за чай, и сталъ всматриваться въ публику; палубные раздѣлились кучками: козаки, армяне, татары, всѣ народности сидѣли отдѣльно; только одинъ жидъ, отдѣлившись отъ своихъ, сидѣлъ посреди палубы и читалъ, покачиваясь изъ стороны въ сторону, какую-то книжку, чѣмъ онъ и вчера цѣлый день занимался.

— Святой человѣкъ! сказалъ мнѣ еврейчикъ, подсаживаясь ко мнѣ.

— Кто святой человѣкъ? спросилъ я.

— А вотъ онъ святой человѣкъ, отвѣчалъ онъ, указывая на качающагося жида.

— Почему же онъ святой?

— Все читаетъ.

— Что читаетъ?

— Святыя книги все читаетъ.

— Чего же онъ мотается изъ стороны въ сторону? сидѣлъ бы смирно.

— Безъ этого нельзя.

— Отчего?

— Безъ этого ничего не выйдетъ.

Посмотрѣлъ я на этого святаго я подумалъ, что ежели этотъ жидъ святой, то на землѣ совсѣмъ нѣтъ грѣшныхъ людей: онъ былъ грязенъ, на лицѣ ясно было написано одно только ханжество, лицемѣріе и больше ничего… Непріятно было на него смотрѣть даже: мой собесѣдникъ былъ немногимъ лучше святаго человѣка. Онъ началъ-было еще со мною говорить, я не охотно ему отвѣчалъ, и онъ отошедъ отъ меня.

— Послушайте, сказалъ я, обращаясь въ козаку зеленой-шубѣ: — подсядьте ко мнѣ, давайте вмѣстѣ чайкомъ побалуемся: вдвоемъ все веселѣе.

— Благодаримъ покорно за чай: мы уже напились, отвѣчалъ козакъ: — а такъ посидѣть можно; разумѣется, ничего не дѣлаешь, одному скучно, добавилъ онъ, подсаживаясь поближе ко мнѣ.

— Тутъ и дѣло будетъ: чай будемъ пить; а это дѣло не будетъ мѣшать намъ съ вами и поговорить — все веселѣе.

— Извольте, извольте…

— Кушайте, сказалъ я, наливъ чашку чаю, и подвигаясь къ нему поближе.

— Что этотъ человѣкъ все читаетъ молитвы? спросилъ я, указывая на качающагося чтеца.

— Жидъ!..

— Что же, что жилъ?

— Одно слово: жидъ!..

— Вѣдь и между евреями есть много людей хорошихъ; что же, что онъ еврей?

— То еврей, а это жидъ!..

— Я васъ не понимаю…

— Я въ Вильнѣ служилъ, а Вильна — жидовская сторона… Тамъ я на жидовъ насмотрѣлся: есть тамъ еврея, что и русскому не уступятъ; есть честные, на своемъ словѣ тверды!.. А те есть жиды!.. Какъ есть жиды!..

— Да вѣдь вы были въ Вильнѣ, стало быть знаете, что жиды и евреи одинъ народъ?

— Одинъ и не одинъ!..

— Какъ не одинъ?

— А вотъ видите того человѣка? спросилъ онъ меня, указывая на козака-шута, который скоморошничалъ передъ кучей армянъ, одобрявшимъ его громкимъ смѣхомъ.

— Вижу.

— Что онъ за человѣкъ?

— Вашъ донской козакъ, отвѣчалъ я:- на немъ и шапка и шинель козацкія…

— По одежѣ еще не простой козакъ, перебилъ онъ меня: — по платью видно… видите, у этого человѣка на погонахъ-то что нашито? По одежѣ, онъ старшій урядникъ.

— Стало быть, козакъ?

— Нѣтъ, не козакъ!..

— А кто жь?

— Холопъ, шутъ, скоморохъ!.. Какъ хочешь назови!.. А только козакомъ его назвать нельзя.

— Развѣ между козаками и совсѣмъ нѣтъ дурныхъ людей? спросилъ я.

— Какъ не быть!..

— Ну, а этотъ…

— То дурной человѣкъ, да не холопъ! запальчиво проговорилъ козакъ зеленая-шуба: — холопъ не козакъ!.. Козакъ всякъ самъ себѣ атаманъ!… Вотъ что!..

— По вашему выходитъ, что и жидъ не еврей? спросилъ я, перебивая толки о козакѣ.

— Не еврей!

— Оно, пожалуй, и правда ваша, сказалъ я усмѣхаясь: — не всякій козакъ — козакъ.

— Вотъ и этотъ шутъ, подтвердилъ зеленая-шуба: — этотъ шутъ — холопъ, а не козакъ.

Мы напились чаю, отдали самоваръ моимъ попутчикамъ, а сами остались на томъ же мѣстѣ и продолжали между собою калякать, кажется, обо всемъ.

— Ошибиться всякому можно, говорилъ мой козакъ:- всѣ люди грѣшны.

— Разумѣется.

— Иной разъ дѣло такое подойдетъ, продолжалъ козакъ:- пустое дѣло, всякая баба то дѣло разсудитъ; а на тебя ровно столбнякъ какой найдетъ! Не разсудишь — сфальшишь.

— Случается и это.