Павел Якушкин - Из Астраханской губернии

Сады здѣшніе плодовые; въ нихъ гулять тоже нельзя: такъ вѣтки свились, что вы можете только ползать, идти же нѣтъ никакой возможности и притонъ во всемъ саду вы не видите ни одной былинки; развѣ гдѣ надъ жолобомъ, по которому протекаетъ вода изъ чигиря для поливки сада. Мимо садовъ — единственно возможная прогулка. Вы идете по довольно ровной дорогѣ и у ногъ вашихъ сады. Для верховыхъ жителей это что-то непривычное; здѣсь же иначе и нельзя: садъ безъ полянки быть не можетъ, а потому устроиваютъ чигири, конныя водоподъемныя машины, проводятъ жолобомъ и канавами воду въ каждому дереву. Такъ-какъ на высокое мѣсто воду провести трудно, то возвышенность срываютъ и весь садъ выравниваютъ, а съ дороги въ садъ непремѣнно приходится идти по очень крутому спуску. У этого спуска стоятъ иногда землянки, то-есть холодныя комнаты, сдѣланныя изъ земли; близь нихъ печи для приготовленія кушанья и вышка: въ нѣсколько саженъ вышиною подмостки съ крышей, на которыхъ спятъ.

Въ воскресенье, я пошелъ въ соборъ, — единственная въ Красномъ Яру церковь, — и какъ-то необычайнымъ мнѣ показалось отсутствіе нищихъ, постоянно стоящихъ у церквей въ другихъ городахъ. Въ церкви было гораздо больше женщинъ, чѣмъ мужчинъ; изъ мужчинъ только тѣ, которые невода тянутъ близь города, пріѣзжаютъ сюда на праздникъ; женщины же всѣ изъ садовъ приходятъ въ церковь. Отсутствіе нищенства и здѣсь бросилось въ глаза: всѣ рѣшительно, какъ мужчины такъ и женщины, были одѣты болѣе, чѣмъ безбѣдно; многіе же и для нашихъ городовъ — роскошно; рѣдкая женщина была повязана шелковымъ платкомъ; большая часть изъ ихъ украшали свои головы сѣтками, шиньонами… Всѣ рѣшительно молодыя женщины и дѣвушки были въ кринолинахъ и съ зонтиками въ рукахъ. Мужчины въ казакинахъ, выстеганныхъ узоромъ снаружи, въ форменныхъ казацкихъ, въ халатахъ изъ тонкаго сукна, изъ лѣтнихъ матерій, гораздо красивѣе прекраснаго пола: въ Красномъ Яру трудно встрѣтить миловидное личико. Правда, что и между мужчинами красиваго, типическаго лица вы не встрѣтите; какого-какого народа нѣтъ въ Красномъ Яру: русскіе, малороссы, армяне, татары, корсаки, калмыки, евреи; только нѣмцами Богъ обидѣлъ… да, кажется, краснояры объ этомъ не жалѣютъ. Но при здѣшней распущенности нравовъ, въ 200–300 лѣтъ русскіе потеряли свой типъ, еще не успѣли образовать своего астраханскаго, при-каспійскаго.

Выхожу изъ собора; передо мною ждетъ толпа женщинъ и, не стѣсняясь публичностью улицы, продолжаетъ свои пересуды.

— Катька-то?!.. говоритъ одна пожилая женщина: — Катька-то?!.. охъ, грѣхи наши тяжкіе!..

— Богатаго отца дочь!..

— А я такъ и прежде знала, что изъ той Катьки прока не будетъ, рѣшительно добавила третья.

— Какая смиренница!..

— Грѣхи наши тяжкіе!..

— Какая смиренница? рѣзко возразила третья:- хороша смиренница: по пятнадцатому году гулять пошла!..

— Э-эхъ! родная! Да можетъ, онъ, старый песъ, ее приворожилъ чѣмъ, вѣдь всяко бываетъ!..

— Али она его!..

— Посуди сама: дѣвка по пятнадцатому году, а ему вѣрныхъ-вѣрныхъ шестьдесятъ.

— Самъ ёрникъ, отецъ-то… Старикъ-то!..

— Вотъ Богъ ему и воздалъ.

— За отца страждетъ!

— Гдѣ за отца: сама виновата.

Идетъ толпа другая.

— Дурносвистовъ-то, какъ нагрузился!?.. со вздохомъ говорила одна изъ идущихъ.

— Говорятъ: по тысячѣ на лодку.

— Экое счастье!..

Дурносвистову удалось въ нынѣшнемъ году рыбу ловить, такъ этимъ богомольнымъ старухамъ и обидно.

Всѣ прошли; за всѣми ковыляетъ старыми ногами дряблая старушонка.

— Скажи, бабушка, спросилъ я ее: — объ какой это Катькѣ старухи толкуютъ?

— Объ Катькѣ?.. Языкъ чешутъ!.. зашамкала старушонка. — Имъ-то что!

— Можетъ быть, родня какая? продолжатъ я допрашивать старуху, желая во что ни стало завести съ ней разговоръ.

— Родня!.. какая родня!.. Случился съ дѣвкой грѣхъ; толковать то не объ чемъ, вотъ языкомъ-то и мелютъ!.. А спроси-ко любую, не грѣшна и она въ этомъ дѣлѣ?.. Что теперь какая изъ кожи лѣзетъ… про Катьку-ту воетъ, та сама гулящая баба была!.. Да и теперь коя сама не грѣшитъ, такъ еще больше на душу свою грѣхъ принимаетъ: молодцамъ дѣвокъ подводитъ! Много-ли здѣсь праведныхъ? На кою ни взглянешь — былъ грѣхъ.

— Отчего же кто такъ, бабушка?

— Первое дѣло — козатчина!

— Что же козатчина?

— А то козатчина: на два года угонятъ, что женѣ дѣлать? Онъ тамъ грѣшитъ, жена дома ложе сквернитъ!.. Обоимъ грѣхъ тяжкій, да невольный. Богъ имъ судья, а не мы грѣшные.

— И у мѣщанъ то же?

— И у мѣщанъ то же.

— Мѣщане не ходятъ же въ двухгодичную службу, отчего и у нихъ то же?

— Другъ отъ друга берутъ: заведется эта погань въ городѣ, ты ее ничѣмъ послѣ и не изведешь!..

— Правда.

— Коли не правда!..

Старуха замолчала, но я отъ нее не отставалъ и продолжалъ допытываться.

— Первое дѣло, ты сказала, бабушка: козатчина; а другая же какая причина этой погани, которая завелась, какъ ты говоришь, въ вашемъ городѣ?

— Другое дѣло, другъ ты мой родной, это жизнь наша — питаться надо; всяка душа пить-ѣсть хочетъ; всякъ, кому только въ мочь, или къ неводу идетъ, неводъ тянуть, а кто въ море идетъ: бабы-то и остаются однѣ… Да что пересуживать?! Прощай родной!..

— Прощай бабушка.

Въ Красномъ Яру не только не стыдятся своего незаконнаго происхожденія, а какъ-будто гордятся этимъ.

Сижу я разъ на берегу, невдалекѣ отъ меня сидятъ человѣкъ пять мужиковъ. Одного мужика лѣтъ сорока то называютъ Петровичемъ, то величаютъ Каспаровичемъ. На Петровича онъ отзывается какъ-то нехотя; на Каспарыча — благосклоннѣе. Бесѣда разошлась, остался одинъ Петровичъ-Каспарычъ.

— Нѣтъ-ли у васъ огня? спросилъ я, подходя къ Петровичу-Каспарычу.

— Нѣтъ-съ, нѣту: мы этимъ дѣломъ, признаться, не занимаемся, отвѣчалъ онъ съ привѣтливою улыбкой.

— Извините…

— Ничего-съ!.. Пришли полобопытствовать на берегъ? На вашъ Бузанъ полюбоваться?

— Да… пошелъ погулять.

Мы разговорились.

— Скажите, какъ васъ зовутъ? спросилъ я, послѣ долгихъ съ нимъ толковъ обо всякой всячинѣ.

— Меня зовутъ Александромъ Каспаровичемъ, отвѣчалъ онъ съ достоинствомъ.

— А мнѣ послышалось, что васъ ваши товарищи одни называли Каспарычемъ, а другіе Петровичемъ.

— Это отъ ихъ самой необразованности! отвѣтилъ Петровичъ-Каспарычъ, снисходительно улыбаясь.

— Какъ отъ необразованности?

— А такъ!.. Онъ опять лукаво засмѣялся и показывалъ видъ, что отъ смѣху не можетъ говорятъ.

— Скажите, пожалуйста.

— Изволите видѣть: мой отецъ Каспаръ Богданычъ — нѣмецъ; только онъ съ моей родительницей не былъ перевѣнчанъ законнымъ бракомъ, родительница моя была замужемъ за простымъ мужикомъ; вотъ по этому мужу я Петровичъ!.. А я до подлинности знаю, что я Каспарычъ.

— Почему же вы это знаете? Мать, что ли, вамъ это говорила?