Андрей Левкин - Из Чикаго

Моя задумчивость (не слишком, впрочем, длительная) имела и побочный — хороший — эффект: Илья явно ощущал, как мне хорошо с виски inside меня, и вел машину, категорически не опускаясь ниже 85 mph, — ему было завидно и тоже хотелось бурбона. Вскоре уже появился Чикаго в ночи, заправка, дальнейший виски у него дома — работа сделана, чего уж — это о моих чувствах, я социопат, выступать не люблю — нет, в шэред-то могу легко, а вот в паблик — нет, да и какой в этом смысл?

На следующий день ездили в Скоки, неподалеку от Эванстора. У них там Apple-store есть, нужна была одна штука. Холод, молл, разложенный на плоскости, а не собранный в одном здании. «Барнс и ноблс» громадный, прочее такое. Цветы, например: я такие раньше видел только в Риге, они там на газонах, ну и в садах. Не так чтобы повсюду, но очень распространены, а в других городах их не видел. Я не предполагал, что это исключительно рижский вид, просто не попадались. Ножка, на ней сверху трубка из мелких цветочков сине-голубого цвета. Они, что ли, как маленькие бутоны, но не раскрываются: недораскрывшимися и остаются, да, собственно, и не собирались раскрываться — в бутонах не видно каких-либо щелей, они однородные, как микросардельки. Только самый кончик каждого отдельного цветка немного приоткрыт, будто говорит небольшое «о». А в Скоки их луга на газонах, и они раза в полтора мощнее наших. Мне их даже называли когда-то, какой-то вид небольшого гиацинта. Да, гиацинт мускари, или мышиный гиацинт. Потом мы съездили в город, проехали районы, в которые я раньше не попадал, обедали, вечером болтали, я собирал сумку, с утра уже в «О’Хару».

По дороге туда Илья и Надя решили, что — время позволяло — мне необходимо увидеть скульптуры. Я не вполне понял, что имеется в виду: ну, где-то какие-то скульптуры. А они в даунтауне, и я, когда там ходил, сумел пройти мимо всех. Впрочем, они там так вписаны, что мог и не обратить внимания. Словом, они там стоят, и их много.

Главное, одна площадь внутри даунтауна. На одном краю стоит Пикассо, напротив него — Миро. Пикассо — лошадь из плоских кусков металла темно-коричневого цвета. Миро не на самой площади, он в небольшом промежутке между зданиями: фигура с протянутыми руками, на колоколоподобном основании, на голове примерно корона, похожа на щетку. Обе скульптуры высокие, метров десять, и хорошо поставлены друг против друга. Причем выглядят свежими, будто установлены год назад, но нет — Пикассо здесь с конца 60-х. Причем они не только как материальные объекты не состарились, но еще и морально не устарели. Не музеефицировались, что ли. Как, допустим, памятник Такому-то где-нибудь, и не в том дело, что он позеленел — просто он сделан в такие-то года, в сяком-то стиле. А тут будто никакого стиля — будто их, скульптур, время еще длится. Да, получается, что еще длится. Или это свойство модерн-арта, которое не отправляется во время и историю, а существует, не обращая на такие дела внимания. Будто в самом деле докопались до каких-то архетипов, которые действуют вечно, как какие-нибудь пинапы или ню, мало того — в отличие от оных не требуют даже учета исторических стилистик: вот тогда было принято возбуждаться от объектов, исполненных так-то в такой-то технике. Эти же вообще будто сегодня с утра сделаны.

Причем это же площадь, на которой заканчивались «Блюз бразерс»: вот тут банк, куда они приехали с деньгами и перед которым их машина насовсем развалилась. Перед тем как затормозить у банка, они и крутились по площади вокруг Пикассо. Миро тогда еще не было, его поставили года через два после фильма. А вот стоят теперь (Миро и Пикассо) друг напротив друга, словно одновременные и нынешние. За углом там еще и Калдер, фламинго — громадная конструкция из немного переплетенного железа, алая. 1974 год, но тоже никакой истории, а элемент местной жизни ровно сейчас.

Что ж, шшщикаго как таковое я уловил, его public тоже воспринял, а эти скульптуры были уже отчасти и shared. Что, собственно, создавало вызов: а может, все же удастся хотя бы здешний шэред перетащить в паблик без ущерба для него? Вот в этой книжке?

В самолете я оказался возле окна и теперь увидел все. Да, так и есть: озеро, город — длинная линия строений вдоль озера, и у этой линии краткий скачок вверх в середине. Острый горб, всплеск, что ли, визуального сигнала. Так Чикаго и выглядел, да: краткий и узкий всплеск его самого, как на эквалайзере. Сначала тихо, потом небольшой шум, легкий, затем он чуть усиливается, потом будто кто-то почти кричит букву А, в сумме получается шшщикАго — и все сходит в тишину.

Это не вся история, это была только присказка. Тут вопрос: откуда вообще сваливаются проекты, в частности — эта книжка? Я, конечно, городофил, но это не всегда приводит к тому, что что-то непременно пишется об очередном городе, в котором оказался. Мало ли где я был, а никакого желания — не так, что не понравился, а желания его описать не возникло. Я, например, люблю Копенгаген, но идей на его счет у меня не было. А Париж, хоть и был там два раза, более чем по неделе каждый, практически вообще отсутствует в памяти. Выставку Люсьена Фрейда в Помпиду помню в деталях, а город — да ну его.

Конечно, города хороши тем, что если найти подходящий, то в него можно поместить то, что хочешь написать. Это позволит обойтись без глупостей вроде выдуманных героев и сочинения пустых историй: если есть удачный город, то уже и не надо никакой насильной сборки отдельных кусков, он все склеит. Он только должен соответствовать тому, что пишется. Не только тем, что участвует своей топографией, климатом, нравами и т. п., а еще как-то.

Но так у меня обычно, а сейчас наоборот, потому что надо иногда пробовать и иначе. То есть писать, когда не знаешь, о чем все это будет, и пусть уж оно само сложится из того, что ощутил. Но это и тревожно, обычно-то знаешь, что именно и зачем пишешь, почему тут именно этот город. Тогда в тексте не будет автора, если он даже там первое лицо, он лишь технологическая точка. В нынешнем варианте все не так, автору никуда не деться: это именно он, и он не знает, в какой именно истории оказался. Отсюда и тревога: как работать, не зная, сойдется ли текст? А если не сложится, то что делать, ведь в таком варианте к городу ничего добавить нельзя, ничего, кроме него, нет. Shared города и shared текста должны быть близки, совпасть в итоге. Не будет shared — все рассыплется, и город не поможет.

Два этих отношения к городам — как центробежное и центростремительное движение. Или смысл мероприятия реализует себя через документалку, пристраивая ее к себе, или смысл возникает, от документалки оттолкнувшись. Это как разница между музыкальным авангардом и джазом (когда там всерьез). Хорошо, чтó такое Чикаго — уже отчасти ясно: звук, loop, easy-come-easy-go, запах Red Line CTA и т. п. Но — пишется дальше, а новые поводы еще не возникли. Да, конечно, хочется понять его shared, но и это полуобъяснение. Скорее Чикаго мне просто нравится. Есть в нем некая шизанутость, которая присуща мало каким местам. Например, Вене или — иначе, конечно — СПб. в 80-е и начале 90-х. Возможно ли просто описывать то, что тебе нравится, и чтобы это еще имело смысл? Да, какой-то познавательный смысл возникнет, но чтобы присутствовала и эта городская шизанутость?