Ким Костенко - Это было в Краснодоне

Весть о расстреле коммунистов в городском парке с быстротой молнии разнеслась по городу, и еще пустыннее стали улицы, еще тише стало в городе, еще суровее стали лица краснодонцев…

А в сером бараке после той памятной ночи словно прорвалось что‑то, каждый вечер из распахнутых настежь окон неслись пьяные выкрики, бесшабашные разгульные песни. Соликовский и Захаров не вылезали из ресторана. Полицаи сновали по городу в поисках самогона, пугая жителей внезапными ночными налетами, держали себя развязно и нагло.

Однажды Зонс позвонил Соликовскому: Гендеман приказал созвать всех полицейских в жандармерию.

Соликовский разослал нарочных во все полицейские участки с приказом явиться к восьми утра в городскую полицию.

— Да передайте им, чтобы все было в надлежащей форме, — сурово наказал он. — А то я их, подлецов, знаю — напьются с утра пораньше, хоть святых выноси…

Из Шевыревки, Батыря, Первомайки съезжались на подводах полицейские. Собирались небольшими кучками, доставали из карманов «конфискованные» портсигары, кисеты, смрадно дымили, ожидая дальнейших распоряжений…

Соликовский разыскал Подтынного и приказал:

— Построй всех в колонну по четыре!

Подтынный кое‑как выстроил эту разношерстную толпу. Соликовский прошел вдоль всей колонны, грозно помахивая плетью, и стал во главе ее. Сопровождавший его Захаров окинул взглядом неровный строй и, усмехнувшись, шепнул:

— Ну и войско! С такими курей давить…

Соликовский передернул плечами, пробормотал: «А, черт с ними!» и, не поворачиваясь, махнул рукой:

— Пошли.

На майора Гендемана полицаи произвели, по–видимому, тоже неблагоприятное впечатление, но он подавил в себе это чувство. Выйдя на крыльцо, он изобразил улыбку, по–русски поздоровался:

— Здравствуйте, братцы!

В ответ послышался разноголосый, нестройный гул. Майор нахмурился. Сорвав очки, он быстро и обрывисто заговорил по–немецки. Переводчик жандармерии Бурхардт едва успевал переводить:

— Армия фюрера продолжает стремительный поход на восток. Близок час ее победы. Доблестные солдаты фюрера уже вышли к Волге. Им нужен сейчас хлеб, продовольствие, теплая одежда, обувь. Вы должны изъять все излишки продовольствия и одежды у жителей и сдать их на склады комендатуры. После победы фюрер возместит мирному населению все понесенные убытки.

Сказав еще несколько фраз о непобедимости германской армии, майор прохрипел: «Хайль Гитлер!», и сразу ушел. Полицаи, неуклюже наступая друг другу на пятки, промаршировали перед зданием жандармерии, и на этом смотр был закончен.

— Не понимаю, зачем нужен был этот парад, — досадовал Соликовский, возвращаясь в барак вместе с Захаровым. — Говорил много, а ничего не сказал. Неужели немцы всерьез думают, что с коммунистами в городе покончено? Черта с два! Они еще дадут о себе знать!

Захаров широко, во весь рот, зевнул, равнодушно отозвался:

— У них теперь другие заботы. Зима на носу…

С этого дня у обитателей серого барака появились новые заботы. Каждое утро звонил Зонс, требовал выделить отряд полиции «для конфискации излишков у местного населения».

Захаров охотно брался за эту работу. Отобрав несколько самых отъявленных головорезов из полицейской команды, он отправлялся на «промысел». Участвовал в этих рейдах и Василий Подтынный, назначенный теперь старшим полицейским.

Разбившись на небольшие группы, полицаи обходили дворы, заглядывали в сараи, лазили по погребам, рылись в сундуках. Не обращая внимания на протесты хозяев, забирали все, что попадалось под руку.

Обозы с награбленным добром вереницей тянулись на станцию Должанка, где специальная команда гитлеровцев сортировала добычу и грузила ее в вагоны.

Особая команда сельхозкомендатуры отбирала у населения домашний скот и птицу. Над городом висел непрерывный гомон, наполненный тоскливым мычанием коров, визгом поросят, кудахтаньем кур.

Молча, притушив в глазах недобрые огоньки, смотрели краснодонцы, как хозяйничают гитлеровцы в их родном городе. Прятали в карманы судорожно сжатые кулаки, до крови закусывали губы, чтобы не вырвался наружу закипающий в груди гнев.

Во дворе комендатуры с утра и до вечера толпились офицеры и солдаты. Оживленно переговариваясь, они укладывали награбленное добро в мешки, старательно выводили на них адреса, самодовольно ухмылялись, представляя, как обрадуются дома, получив посылку с Восточного фронта.

Только управляющий дирекционом барон Швейде был необычайно сердит. До посылок ли ему. Прошло уже два месяца, как он приехал в Краснодон, а ни одна шахта не выдала и килограмма угля. Нет электроэнергии — той маленькой передвижной электростанции, которую он на всякий случай привез с собой из Германии, едва хватало лишь на освещение служебных помещений. Нет оборудования — центральные электромеханические мастерские, где можно было бы кое‑что изготовить, все еще никак не могут наладить ремонт.

Однажды вечером в просторной квартире барона собрались офицеры. Как главный представитель административной власти в городе, Швейде часто устраивал такие приемы. В его доме гости всегда находили щедро накрытый стол, самые разнообразные напитки.

Громко переговариваясь, возбужденно жестикулируя, гости уселись за стол. Барон налил себе полную рюмку коньяку и поднял ее за успехи немцев. Он залпом выпил и потянулся к закуске.

— О, кажется, барон начинает изменять своей привычке. Браво! — захлопал в ладоши Зонс.

Швейде разодрал пальцами нежное крылышко цыпленка, шумно задвигал челюстями. Прожевав, он аккуратно вытер рот салфеткой, повернулся к Зонсу:

— У меня сегодня хорошее настроение. Кажется, мои дела начинают налаживаться. Эти два русских инженера, добровольно вызвавшиеся работать в мастерских, — отличные специалисты. Мастерские они знают как свои пять пальцев.

Швейде откинулся на спинку, неестественно громко расхохотался:

— Ха–ха–ха! Идиоты, они боялись, что я не приму их! Они признались, что были коммунистами, и боялись, что из‑за этого я их не приму! Ха–ха–ха! Да мне наплевать на это!

Зонс недовольно поморщился, отодвинув в сторону недопитую рюмку.

— За коммунистами нужен особый надзор, барон!

— Мне наплевать на это, — снова повторил барон. — Мне не нужны их убеждения, мне нужны хорошие специалисты, черт возьми!

Неверной рукой, расплескивая по столу коньяк, Швейде наполнил бокал. Офицеры снова зашумели, задвигались, звеня приборами, потянулись к бутылкам…

Глубокой ночью Гендеман проснулся, разбуженный стонущими звуками набата. Кинулся к окну: где‑то за городом, в районе Шевыревки, полыхало багровое зарево.

Майор схватился за сердце. Там, возле Шевыревки, был сложен в скирды необмолоченный хлеб, предназначенный для отправки на продовольственные склады действующей армии. Чувствуя, как леденящий холод сковывает все в груди, он подбежал к телефонному аппарату и срывающимся голосом вызвал Зонса: