Ким Костенко - Это было в Краснодоне

— У нас поговаривают, будто отходить немцы собираются, — осторожно вставил Подтынный.

— Что ты! — воскликнул Орлов. — Наоборот, готовится генеральное наступление. Уж я‑то знаю…

Он говорил так убежденно, что Подтынный подумал: «Кто его знает, может, и правда Соликовский зря панику поднял. Орлов‑то здесь поближе к немецким штабам, небось уже пронюхал бы…» От этих мыслей ему стало веселее, и он уже охотнее поддерживал разговор.

Подтынный сдал арестованных в полицию. Они так замерзли, что не могли двигаться, и полицаи на руках оттащили их в подвал.

Орлов пригласил Подтынного к себе на завтрак. Тот не отказался — надо было отогреться, да и голод давал о себе знать.

Завтракали в кабинете Орлова. Под полом слышались приглушенные стоны — в подвале находились арестованные. Орлов не обращал на это никакого внимания — видимо, привык, — наливал стопку за стопкой, веселился. Неожиданно снизу отчетливо донеслось: «А ну, подпевайте хором!» — и звонкий девичий голос отчаянно запел частушки:

Клейст поехал на Моздок,

Да хреновый был ездок.

Подвела его кобыла,

До могилы дотащила.

Орлов сразу нахмурился, отодвинул тарелку, порывисто встал.

— Опять она, Любка. Ну до чего живуча! Вчера с допроса без памяти унесли… — И, выглянув за дверь, крикнул сердито:

— Молдованов! Спустись‑ка вниз, прими меры!

Через минуту внизу послышалась злобная ругань, глухие удары.

Отогревшись, Подтынный собрался возвращаться в Краснодон. Захмелевший Орлов не отпускал его, уговаривал остаться на ночь. Они стояли на пороге в обнимку, похлопывая друг друга по плечам. Вдруг хлопнула калитка, и группа полицаев ввалилась во двор, тесным кольцом окружила едва державшегося на ногах невысокого юношу. Он был весь окровавленный, в одном белье.

Один из полицаев, ухватив юношу за руку, потянул его к Орлову, восторженно вопя:

— Видел, кого привели, Иван Андреевич? Кошевой!..

Оттолкнув Подтынного, Орлов прыгнул с порога через ступеньки, наклонился к юноше:

— Ты — Олег Кошевой?!

Тот утвердительно кивнул головой.

— В камеру его! — распорядился Орлов. — Перепечаенко, беги к Вернеру, доложи! А ты, — он повернулся к полицаю, — пойдем ко мне, расскажешь.

Он торопливо повел полицая к себе в кабинет. Заинтересовавшийся Подтынный пошел следом.

— В Боково–Антраците он укрывался. У деда Крупеника, — принялся рассказывать полицай. — А дед не будь дурак — прибежал ночью в полицейскую будку на разъезде и все рассказал. [5] Бывший кулак, предатель Крупеник расстрелян по приговору народного суда. (Прим. автора.)

Кинулись мы вшестером, окружили дом. Еще отстреливался, гаденыш, Лавриенко руку прострелил. Помяли мы его здорово, когда накрыли… Привели в будку, обыскали. Револьвер вот у него нашли и это — в пиджаке за подкладку было зашито…

Он положил на стол небольшую самодельную печать и две маленькие картонные книжечки. Типографским шрифтом на них было написано: «Временное удостоверение члена ВЛКСМ». Книжечки были не заполнены.

— Так, ну, все ясно, — удовлетворенно хмыкнул Орлов, рассматривая «трофеи».

В комнату зашло еще несколько жандармов. Невзрачный человечек с рябоватым лицом, в штатском мешковатом костюме, нагнулся к Орлову, что‑то шепнул. Орлов засуетился, подбежал к Подтынному.

— Личный переводчик Вернера, — кивнул он в сторону рябого. — Говорит, сам Вернер сейчас придет. Допрашивать… Ну, ты что, ехать собрался? Давай, а то, сам понимаешь, некогда… Тут сейчас такое начнется!..

Прошла неделя с тех пор, как Соликовский и Подтынный поселились в сером бараке. Каждую минуту они ждали команды покинуть город. Круглые сутки во дворе полиции стояли две пароконные повозки, готовые в любой миг унести их подальше на запад. Соликовский то и дело под разными предлогами звонил в жандармерию, чтобы удостовериться, что хозяева его еще здесь и о нем не забыли.

И вот однажды в серый барак, пришел неизвестный мужчина — поджарый, в коротком пальто и фетровой шляпе, со стеком в руке. Небрежно прикоснувшись стеком к плечу проходившего по коридору Подтынного, он на чистом русском языке с едва приметным акцентом произнес:

— Мне нужен господин Соликовский. Закрывшись в кабинете, он просидел наедине с Соликовским около часа. Подтынный ждал в соседней комнате, жадно прислушиваясь к тому, что происходит за стеной, но ничего не смог разобрать. Когда неизвестный вышел, Подтынный бросился к своему начальнику.

Никогда еще не видел он Соликовского таким жалким и напуганным.

— Что случилось? — встрёвоженно спросил Подтынный.

Соликовский не ответил. Он подбежал к окну, удостоверился, что повозки стоят на месте, затем отрывисто приказал:

— Закрой дверь! Живо!

Подтынный поспешил накинуть крючок, дважды повернул ключ в двери. Тем временем Соликовский вынул все ящики из письменного стола, вытряхнул из них бумаги прямо на пол. Потом, не разбирая, ухватил обеими руками кипу бумаг, протянул их Подтынному:

— В печку! Кидай все подряд. Скорее! Подтынный растерянно смотрел на бумаги.

— Ну, чего уставился! — прикрикнул на него Соликовский. — Приказано все уничтожить — ясно теперь тебе? Этот хлыщ из германской контрразведки. Через день–два красные будут здесь!..

Они вдвоем лихорадочно кидали в огонь многочисленные директивы из горуправы, ведомости на выдачу жалованья полицаям, списки арестованных, протоколы допросов…

В руки Подтынному попалась желтая картонная папка с черными тесемками. Аккуратным почерком Кулешова на обложке было выведено: «Дело о «Молодой гвардии». Подтынный раскрыл ее — в папке сиротливо белел единственный листок — донос Почепцова.

Подтынный положил папку на кучу пепла и смотрел, как синие язычки пламени подбирались к белеющему листку и он медленно, будто нехотя, свернулся в трубку и вдруг вспыхнул, выстрелив вверх тоненькой струйкой дыма…

Покончив с бумагами, Соликовский торопливо оделся, нахлобучил на лоб мохнатую папаху с красным верхом. Сунув влажную руку Подтынному, вскочил в повозку, скороговоркой пробормотал:

— В Дьяково смотаюсь… Жинку надо найти. Ты тут… побудь за меня! Я скоро… С Зонсом держи связь в случае чего… А я… я скоро… — И уже на ходу, пересиливая грохот рванувшейся с места подводы, докончил: — …верну–у-усь!..

Первым желанием Подтынного было броситься в другую повозку, помчаться следом за Соликовским. Дикий страх овладел им. Он уже подбежал к беспокойно всхрапывающим лошадям, отвязал поводья… Но, пересилив себя, остановился. Бежать самому, без разрешения немецкого командования? Но куда? Ведь они все равно разыщут его и не простят двойного предательства. Нет, его судьба теперь целиком в руках Гендемана и Зонса. Ему нельзя отрываться от них…