Ким Костенко - Это было в Краснодоне

Подойдя к телефону, Подтынный попросил соединить его с Зонсом и, стараясь говорить спокойно, доложил:

— Господин гауптвахтмейстер? Говорит фельдфебель Подтынный. Бывший начальник полиции Соликовский только что бежал из города, передав мне свои полномочия. Жду ваших распоряжений…

В это же время в отдельной комнате городского ресторана, отведенной для особо почетных гостей, шел деловой разговор. Поджарый немец, небрежно постукивая кончиком стека по ножке стола, говорил сидевшему напротив него благообразному человечку с лицом скопца:

— Мы давно следим за вами, господин Кулешов. В нашем управлении заведена специальная папка на ваше имя. О, там есть очень любопытные документы! Уверен, что большевики дорого дали бы, чтобы завладеть ею… Но вы нам нужны. Поэтому большевики не получат эту папку… Надеюсь, вы догадываетесь, что это по нашему требованию вас освободили от работы в полиции? Мы позаботились о том, чтобы весь город узнал: немцы вам не доверяют! Вам нечего бояться большевиков, господин Кулешов. Они вас не тронут…

Кулешов подавленно молчал. Наполненная до краев рюмка, которую он держал обеими руками, предательски дрожала.

— Я хочу уйти с вами, — наконец проговорил он.

— Чепуха! — Немец сердито швырнул салфетку. — Вы нужны нам здесь. Постарайтесь запомнить все, что я вам скажу, Кулешов. Когда в город вступят большевики, вы выйдете их встречать. Вы будете кричать на всех перекрестках о зверствах, которые чинили немцы, обо всем, что вы видели, когда вас насильно заставили работать в полиции. Говорите всю правду — тогда вам поверят… Мы дадим вам знать, когда вы нам понадобитесь. Не предпринимайте ничего сами, чтобы не вызвать подозрений. Вам ясно? Всего хорошего, господин Кулешов!

Через несколько минут за тем же столиком сидел Василий Громов.

— Начальник полиции рекомендовал вас как человека, преданного великой Германии, — говорил ему представитель немецкой контрразведки. — Мы ценим ваши заслуги, господин Громов, и верим вам. Поэтому мы обращаемся к вам с небольшой просьбой.

Громов насторожился.

— В целях выравнивания линии фронта германская армия совершает некоторую переброску своих войск. Через несколько дней, может быть, даже завтра, немецкие войска уйдут из Краснодона. Вы останетесь здесь, вам придется выполнять некоторые наши поручения… О, не беспокойтесь, — предостерегающе поднял он руку, заметив, что Громов пытается что‑то сказать, — за каждое выполненное поручение вы получите соответствующую плату. И в виде аванса прошу вас принять вот это…

Он небрежным жестом выбросил на стол несколько пачек бумажных денег, выпущенных в Германии специально для обращения в оккупированной зоне.

— Но когда придут большевики… — робко возразил Громов.

— О, они придут ненадолго! Я уже говорил вам, что германская армия совершает гениальный маневр. Мы отходим для того, чтобы нанести последний сокрушительный удар по врагу, выйти за Волгу и навсегда покончить с Советами! И тогда мы окончательно расплатимся с вами, господин Громов…

Последним в этой комнате побывал Геннадий Почепцов. Немец даже не стал с ним долго разговаривать: он коротко приказал ему никуда не отлучаться из дому, ждать соответствующих инструкций и выполнять их. Почепцов безропотно согласился…

Весь день над городом стоял сплошной гул. На краснодонских дорогах стало тесно. По разбитому большаку, по обочинам дорог и просто через степь, покрытую талыми снегами, тянулись нескончаемые колонны войск. Немецкая армия отступала.

Подтынный стоял у калитки и провожал взглядом нестройную колонну солдат, шагающих на запад.

Вот уже третий час подряд непрерывно движутся по улицам немецкие войска. Уходят из города… Конечно, он понимал, что где‑то на подступах к Краснодону оставлен заслон, прикрывающий отступление. Но кто знает, сколько времени продержатся немцы? Майор Гендеман давно уже усадил свою команду на грузовик и укатил в Красный Луч. Узнав об этом, Подтынный хотел немедленно последовать за ним. Но как быть с арестованными? В камерах полиции находились сорок советских военнопленных, пытавшихся перебраться к своим через линию фронта. Утром Подтынный спросил об этом Зонса. Тот невразумительно пробурчал что‑то насчет усиления охраны и повесил трубку; Подтынный не решился сообщить ему, что еще ночью полицаи разбежались. Он проверил запоры на дверях камер и вышел на улицу.

Его так и подмывало плюнуть на все и бежать. Да, скорей бежать следом за этой серо–зеленой массой солдат, подальше от страшного грохота, надвигающегося из‑за Донца!

Он решительно запахнул шинель и направился к стоявшей наготове повозке. Неожиданно вбежавший во двор человек в кургузой кацавейке ухватил его за рукав.

— Эй, приятель! Не к своим ли решил переметнуться! Прогадаешь!

Подтынный изумленно оглянулся — перед ним стоял личный переводчик Вернера, рябоватый малый, которого он видел в кабинете Орлова в Ровеньках.

— Нет, приказа еще не было, — смущенно проговорил он. — Жду приказа…

Рябой оглушительно захохотал.

— Ха–ха–ха! Дурной, да кто же тебе такой приказ даст? Бери ноги на плечи, пока не поздно. Русские через Донец перешли! Друг твой, Орлов, уже в Красном Луче давно. Я сейчас только оттуда…

— А куда арестованных? Угнали?

— Еще чего! Вывели в лес и, — рябой черкнул ребром ладони по воздуху, — всех!.. Тех троих, что ты привез, тоже.

Вот что рассказал Подтынному личный переводчик шефа Ровеньковской жандармерии.

Вернер и неизвестный гауптман из Красного Луча усердно старались выполнить приказ окружной жандармерии — получить показания от находившихся в Ровеньковской полиции молодогвардейцев. Им хотелось во что бы то ни стало утереть нос своим краснодонским коллегам, которые ничего не смогли добиться. Они не останавливались ни перед чем, лишь вырвать признания у комсомольцев. Самые страшные пытки средневековой инквизиции по своей жестокости не могли сравниться с тем, что пришлось испытать отважным подпольщикам.

Особенно старательно они «обрабатывали» Олега Кошевого и Любу Шевцову — от них палачи надеялись получить наиболее важные сведения. Они подвергались самым чудовищным пыткам.

Люба Шевцова вела себя на допросах вызывающе. Она иронически улыбалась, на все вопросы отвечала дерзко. Когда палачи пытали ее, Люба кусалась, плевала им в лицо. Ни одного слова признания не удалось вырвать у этой девушки озверелым гестаповцам…

Олег Кошевой на первом же допросе категорически отказался отвечать на вопросы гитлеровцев. Он молчал… Только один раз, когда палачи особенно жестоко истязали его, он крикнул: «Все равно вы погибните, фашистские гады! Конец приходит вам, а наши уже близко!» Это были единственные слова, услышанные палачами из уст этого шестнадцатилетнего, поседевшего от страшных мук юноши. В лютой злобе фашисты выкололи ему глаза, выжгли на теле номер его комсомольского билета…