Юрий Винничук - Легенды Львова. Том 2

Одна бедная женщина нашла в лесу зелёную кошку, которая застряла в расщелине старого дерева и жалобно мяукала. Женщина нашла прочную палку, и, хоть и пришлось приложить немало усилий, но всё же расширила расщелину настолько, что кошка смогла выбраться. Потом принесла её в фартучке домой и напоила молоком. Дети хотели поиграть с кошкой, но женщина им этого не позволила. А на утро кошка исчезла.

Через несколько дней женщина на том же месте в лесу встретила пани в зелёном платье, которая ей сказала:

– Хочу тебя поблагодарить за мою кошечку. Возьми эти спицы, они тебе не раз пригодятся.

С этими словами пани вручила женщине четыре спицы и исчезла.

Женщина принесла подарок домой и положила на стол. А утром нашла связанные чулки. И так было каждую ночь – спицы вязали чулки, носки, варежки, свитера, платья, пояса, шали. Женщина их продавала и в скором времени избавилась от бедности.

Когда-то Полтва была бурной рекой и не только крутила лопасти мельниц, но и выходила из берегов, затапливая усадьбы, смывая хлева и дома.

В реке жили водяные. А не лишним будет знать, что водяные, как и люди, бывают разные – есть добрые, а есть злые.

Водяной, живущий в пруду, который образовался на Вульке благодаря Полтве, был добрым. Как и все незлые водяные, носил он в правом ухе перстень, который принадлежал утонувшей девушке. Он часто сидел на берегу, когда наступала ночь, а днём почти всё время спал в своём домике на дне пруда.

У добрых водяных совсем не зелёное лицо, просто бледное, да и вода с них не стекает, разве что они немного пахнут чем-то тухлым.

Как-то летом пасли хозяева коней на лугах, да и играли в карты вокруг огня. В полночь взошел месяц, а из-за верб появился какой-то человек в короткой сермяге и в широкой шляпе. Он по-христиански поздоровался и спросил:

– Ну как – идёт карта?

Хозяева, думая, что это какой-то случайный прохожий, процедили сквозь зубы:

– Кому идёт, кому не идёт, – и играли дальше.

Человек подошел ближе и сказал:

– Счастье и несчастье рядом ходят. А нельзя ли и мне с вами сыграть?

Мужчины приняли его в свою компанию, и только теперь заметили перстень в ухе. Ага, догадались они, вот кто это. Раздали карты и продолжили игру. У водяного были ладони, как гусиные лапы, но картами он орудовал молниеносно.

Пока светил месяц, он выигрывал и выигрывал, но когда месяц зашёл, удача отвернулась от него, и он начал проигрывать. А за каждым разом, когда проигрывал, бормотал себе под нос:

– Одна душа… ещё одна душа…

Так они играли, пока не начало светать, и тогда водяной сказал:

– Кто пойдет со мной выигрыш забрать?

Мужчины переглянулись, но никто не поднялся на ноги. Лишь один старик сказал, что знает этого водяного, и бояться нечего. Тогда молодой пастух вызвался пойти.

Водяной привел его к пруду, ударил прутиком по воде, вода расступилась, и они вошли в просторное помещение. Вдоль стен висели полки, а на полках стояли горшки с крышками.

Хозяин показал на десять горшочков и сказал:

– Это и есть твой выигрыш.

Парень поднял первую крышку, и тут же оттуда выпрыгнула небольшая белая тучка. Она произнесла:

– Господь тебя отблагодарит! – и полетела вверх.

Так он открыл все горшки и выпустил души утопленников.

– Теперь мы квиты, – сказал водяной и провёл парня на берег.

Двести лет тому назад вечерний Львов освещался масляными фонариками, огонёк в которых защищали три стекла. Фонарики эти крепились к оградам домов. Но света от них было мало, и уже в начале XVIII века появился цех фонарщиков.

Фонарщики носили при себе небольшой деревянный фонарь с сальной свечкой и, став на углу людных улиц, нанимались к прохожим за один-два крейцера. Оплата зависела от расстояния.

Фонарщикам более всего нравились вечера, когда в театре шел спектакль. Пьесы говорили за себя уже одним своим названием: «Кабаре с женщинами», «Обед с Магдуськой», «Розько Цимбалюк», «Марцинова с Дуная», «Картофель на балу», «Доктор Пампушка», «Маёвка на Погулянке, или Любовь и ветчина», «Замок на Чорштине, или Ой, страх!», «Львовянка – королева Голконды».

Что поделаешь – публика диктовала репертуар. Она терпеть не могла никаких Шекспиров и Шиллеров. Иначе театр пустовал, а директор рвал на себе волосы.

И фонарщики прекрасно ориентировались, в какой вечер они заработают больше, а в какой меньше. Под конец спектакля они караулили возле выхода. Их нанимали не только для освещения, но и для того, чтобы провести зрителей по тёмным улицам, где в воротах или в кустах могли прятаться грабители или просто хулиганы, готовые испачкать панночек болотной грязью. Для таких случаев фонарщики носили при себе палочки.

С одним фонарщиком случилось странное приключение. Как-то стоял он себе на Гарбарской улице, которую потом назвали Академической, и насвистывал песенку из знаменитой пьески «Ганнуся с Погулянки».

А надо сказать, что в те времена на теперешнем проспекте Свободы и на улице Коперника были топи и болота, заросшие камышом, в котором лопотали утки и квакали жабы, а на окраине Академической были ещё и пруды.

И вот услышал наш фонарщик чьи-то шаги, а через миг перед ним появилось целое семейство, которое, по всему было видно, собралось в театр.

Мужчина был одет в приталенный сюртук, на шее у него был длинный шелковый галстук, дважды обмотанный и завязанный узлом. Из-под узла торчали продолговатые и твёрдые кончики воротничка, который шутливо называли «воротничок-убейбатьку». (Говорили, что как-то один блудный сын, вернувшись из странствий и прижав отца к груди, пробил ему на горле артерию этим воротничком.) А на голове, ясное дело, – цилиндр.

Его пани была наряжена в пышное платье с фалдами, на плечи её был наброшен шёлковый платок с кружевами и гирляндой вышитых цветов на уголках. На голове – шляпа, украшенная цветами, поля которой подогнуты к ушам шелковой стяжкой.

За руки они вели двоих детей, тоже наряженных, как куклы.

Я описываю их вид совсем не для того, чтобы показать, какие это были важные паны. Совсем нет. Так одевалась вся театральная публика, за исключением галёрки, где действовали свои законы, потому что на галёрке пили пиво, ели колбасу, распространяя по всему театру густой чесночный дух, и орали, как недорезанные поросята, выражая свой восторг, или наоборот – негодование. Мало того, что на головы партера капало масло с софитов, так ещё и сыпались крошки хлеба или куличей, а потому дамы предпочитали шляпок не снимать.