Дава Собел - Долгота

В 1860 году у Королевского флота было менее двухсот кораблей, а число хронометров уже приближалось к восьми сотням. Не оставалось сомнений, чья взяла. Метод, за который ратовал Гаррисон, оказался настолько практичным, что конкуренция отпала сама собой. Хронометр на борту стал такой обыденностью, что моряки, привычно глядя на прибор, уже не вспоминали ни драматическую историю его создания, ни фамилию изобретателя.

Я стою на начальном меридиане мира, на нуле градусов долготы, в центре времени и пространства, там, где буквально сходятся Запад и Восток. Он пролегает по мощёному двору старой Королевской обсерватории в Гринвиче. По ночам невидимые прожекторы светят из-под толстого стекла, и линия меридиана светится, словно рукотворный срединно-океанический рифт, рассекая земной шар на две половины так же властно, как и Экватор. С наступлением темноты включается зелёный лазер, проецирующий меридиан на десять миль через Эссекскую долину.

Линия неостановимо рассекает всё на своём пути. Она начинается с латунной полоски в деревянном полу Меридианного дома, продолжается серией красных меток вроде тех, что указывают в самолете путь к аварийному выходу, тянется через двор между двумя рядами плит, на которых медными буквами обозначены названия и долготы главных городов мира.

В специальном автомате можно за фунт получить сувенирный билет, на котором с точностью до сотых долей секунды отмечено время, когда я стояла на нулевом меридиане. Это, впрочем, забава для туристов, а настоящее среднее гринвичское время, то, по которому сверяет часы весь мир, показывается с куда большей точностью — до миллионных долей секунды — на атомных часах в Меридианном доме: цифры на электронном табло мелькают так быстро, что глаз не успевает за ними следить.

Начальный меридиан проходит именно здесь, в семи милях от центра Лондона, стараниями пятого королевского астронома Невила Маскелайна. За время жизни в обсерватории, с 1765 года до своей смерти в 1811-м, он опубликовал сорок пять выпусков «Морского альманаха». Все расстояния от Луны до Солнца и от Луны до звёзд Маскелайн приводил для Гринвичского меридиана. И с первого выпуска 1767 года моряки всего мира начали отсчитывать долготу от Гринвича. Раньше они указывали её в градусах к востоку или западу от своей отправной точки — «3 градуса 27 минут от мыса Лизард» — или от пункта назначения. Однако таблицы Маскелайна не только сделали метод лунных расстояний доступным для навигаторов, они ещё и превратили Гринвичский меридиан в универсальную линию отсчёта. Даже во французском переводе «Морского альманаха» сохранялись Маскелайновы расчёты для Гринвича, хотя во всех остальных таблицах «Коннесанс де тамп» («Знание времени») за начальный принимался Парижский меридиан.

Казалось бы, после того как хронометр потеснил лунные таблицы, Гринвич должен был утратить свою роль, но случилось прямо противоположное. Навигаторы должны были время от времени проводить наблюдения Луны, чтобы проверить хронометры. Раскрыв соответствующую страницу «Морского альманаха», они рассчитывали свою долготу в градусах от Гринвичского меридиана, вне зависимости от того, откуда вышли и куда направляются. Картографы, отправлявшиеся на съёмку далёких земель, тоже вычисляли долготу по Гринвичу.

В 1884 году в Вашингтоне прошла Международная меридианная конференция. На ней представители двадцати шести стран проголосовали за то, чтобы закрепить эту практику официально. Они объявили, что отныне Гринвичский меридиан — начальный для всего мира. Решение не устроило французов, которые ещё двадцать семь лет считали нулевым свой Парижский меридиан. (И даже позже указывали гринвичское время не напрямую, а уклончиво: «Парижское среднее время минус 9 минут 21 секунда».)

Поскольку время — это долгота, а долгота — это время, старая Королевская обсерватория остаётся также стражницей полуночи. День начинается в Гринвиче. Время в часовых поясах указывает как GMT плюс или минус столько-то. Гринвичское время распространилось даже на космос: астрономы пользуются им в записях наблюдений и календарях, хоть и называют его Универсальным (UT).

За полвека до того, как гринвичское время стало эталонным для всего мира, служащие обсерватории установили сигнал для кораблей на Темзе. Каждый день в 13:00 на шпиле Флемстид-Хаус падал красный шар, и все капитаны в пределах видимости ставили по нему хронометры.

У нынешних капитанов есть радио и спутниковые сигналы, но традиция живёт, неизменная, как файф-о-клок. Красный шар падает ежедневно начиная с 1833 года. В 12:55 слегка обшарпанный красный шар вползает на высоту флюгера и три минуты висит неподвижно, чтобы все успели приготовиться, затем поднимается на самый верх и застывает ещё на две минуты. Тысячи школьников и даже солидных взрослых, запрокинув голову, неотрывно глядят на шар, больше всего напоминающий старинную батисферу.

Есть удивительная прелесть в этом пережившем своё время обычае. Как красиво смотрится красный металл на фоне октябрьского неба, в котором резкий западный ветер гонит облака над двумя башенками обсерватории! Даже маленькие дети затихают в ожидании главного момента.

Ровно в час шар падает, словно пожарный, соскальзывающий по шесту. Казалось бы, такая примитивная технология бесконечно далека от точной хронометрии. И всё же именно этот шар и полуденные пушки во всех портах мира дали морякам удобную возможность ставить хронометры, а к лунным таблицам обращаться только во время плавания, не чаще раза в неделю.

Во Флемстид-Хаус, куда Гаррисон в 1730 году пришёл за советом и помощью к Эдмунду Галлею, гордо красуются изготовленные им часы. Большие — H-1, H-2 и H-3 — бесцеремонно доставили в Гринвич на телеге после изъятия из дома на Ред-лайон-сквер. Маскелайн, закончив испытания, сослал их в сырой чулан, где они и простояли до его смерти, а потом ещё двадцать пять лет, в полном забвении. В 1836-м Э. Дж. Дент, один из помощников Джона Роджера Арнольда, вызвался бесплатно их почистить. Работа заняла четыре года. Плачевное состояние часов отчасти было вызвано негерметичностью ящиков; Дент, почистив, убрал их в те же ящики, и разрушение началось по новой.

Лейтенант-коммандер британских ВМС Руперт Т. Гоулд, вспоминая, как увидел часы в 1920 году, писал: «Они были грязные и поломанные, особенно номер первый, который выглядел так, словно затонул с «Роял Джорджем» и так с тех пор и лежал на дне. Весь механизм — даже деревянные части — густо покрывала синевато-зелёная патина».