П. Карев - Экспедиционный корпус

Поезд тихо подошел к Финляндскому вокзалу. На платформе был выстроен почетный караул. Оркестр играл «Интернационал». Когда поезд остановился, две шеренги красногвардейцев взяли «на караул». Мы вышли из вагонов и построились вдоль поезда.

Один из встречавших нас сказал приветственную речь. После этого под звуки марша мы прошли в вокзал, где нас ждал обед. После обеда мы, также с музыкой, направились в 177-й сводный госпиталь. Там мы должны были отдохнуть после полуголодного пути по Германии.

Наши сердца переполняла радость. Всюду и во всем мы видели и чувствовали свое, близкое, родное. Встречавшиеся нам по пути рабочие кричали «ура», высоко подбрасывая фуражки, При виде всего этого мы забыли тяжелые переживания за границей. Нам хотелось итти все дальше и дальше, пройти весь Петроград. Нам хотелось сказать всем и каждому, что мы вернулись на родину и счастливее нас нет никого на свете.

Так мы шли по улицам Петрограда до самого госпиталя, где ожидал нас заслуженный отдых после всех перенесенных мучений.

Утром шестого июля в палату вошел, – вернее, вбежал человек, вооруженный с ног до головы. Он обратился к нам с небольшой речью:

– Товарищи, левые эсеры подняли контрреволюционное восстание. Они убили в Москве германского посла Мирбаха. Этим убийством они хотят спровоцировать новую войну между Германией и Советской Россией. Они хотят свергнуть рабоче- крестьянскую власть, которая, забрав у капиталистов фабрики и заводы, а у помещиков – землю, передала все это рабочим и крестьянам. Если среди вас есть желающие участвовать в подавлении контрреволюции, прошу за мной, – всем будет выдано оружие…

Не успел пришедший закончить речь, как его окружили люди, выкрикивая свои фамилии.

Через несколько минут из госпиталя выходил отряд в сто пятьдесят человек. Под командой пришедшего он направился в арсенал за винтовками и патронами. Получив оружие, бывшие ля-куртинцы влились в отряды рабочих, которые участвовали в подавлении попыток контрреволюционеров поднять восстание также в Петрограде. Кроме того ля-куртинцы были использованы для гарнизонной службы: выполняли поручения по охране важнейших военных и промышленных объектов в городе.

Вскоре мы были вызваны к коменданту Петрограда. Он выдал каждому из нас два килограмма хлеба, полкилограмма селедки, пятьдесят рублей, литер на право проезда домой.

Большая часть ля-куртинцев, в том числе и я, поехала в Москву. Здесь мы были встречены на вокзале человеком в военной форме. Он был вооружен кавказской, в серебряной оправе, шашкой и длинным маузером в деревянной кобуре.

– Кто из вас члены ля-куртинских солдатских комитетов?- спросил военный.

Макаров вышел вперед.

– Я был членом комитета первой роты второго особого полка и членом полкового комитета.

– Вот и хорошо, – заметил военный. – Как ваша фамилия?

– Макаров.

– А кто еще комитетчики, товарищ Макаров?

Тот указал на троих: Оченина, Власова и меня.

Записав фамилии всех четверых, военный пригласил нас пойти за ним и, обратившись к остальным ля-куртинцам, сказал:

– До свидания, товарищи, идите, кому куда нужно.

Мы четверо недоумевали.

– А нас куда? – спросил Макаров военного.

Тот улыбнулся.

– Не беспокойтесь, товарищи, – ответил он, – вы не во Франции… Все будет в порядке…

Военный усадил нас в легковую автомашину, стоявшую у вокзала, сел рядом с шофером и приказал ехать. Всю дорогу он не проронил ни слова. Мы также молчали, не понимая, куда и зачем нас везут.

Наконец машина остановилась. Мы вышли на большой двор, окруженный высокой каменной стеной. В тот момент никто из нас и не подозревал, что мы находимся в Кремле.

Военный шел впереди. Не успели мы осмотреться, как очутились в старинном, пасмурном на вид, каменном здании. Проходили через светлые и темные коридоры, миновали несколько больших комнат, где стучали пишущие машинки, звонили телефоны и громко разговаривали сидевшие за столами люди.

Подойдя к закрытой двери, у которой стояли двое вооруженных винтовками красногвардейцев, военный остановился и, попросив нас обождать, скрылся за дверью. Он скоро вернулся и пригласил войти.

В комнате, в которую мы вошли, было пятеро военных. В следующей увидели большой письменный стол, заваленный газетами, книгами и бумагами. На столе стояли телефоны, возле него было несколько кресел, у стены диван.

Мы остановились посредине комнаты. Сидевший за столом человек быстрым движением отложил в сторону газету, которую он только что читал, низко нагнувшись над нею, и поднял голову.

Я невольно вздрогнул, взглянув на него. Мгновенно мне представился громадный портрет, который мы видели на Финляндском вокзале в Петрограде.

– Ленин! – прошептал я, и сердце мое радостно забилось.

С улыбкой сказав: «Здравствуйте, товарищи», Владимир Ильич предложил нам сесть.

– Ну, расскажите, как вы доехали, – произнес Ленин после неловкого нашего молчания.

Я был настолько взволнован, что мысли мои перепутались, я не мог проговорить ни одного слова. Макаров смотрел на Владимира Ильича широко открытыми глазами.

– Расскажите, как все произошло в ля-Куртине, как вам удалось выбраться из Франции, – сказал Ленин.

Первым пришел в себя Макаров. В кратких словах он рассказал о ля-куртинских событиях и о дальнейших наших мытарствах. Владимир Ильич слушал с большим вниманием, иногда что-то записывая в блокнот.

Во время рассказа Макарова мы также осмелели и, почувствовав себя свободно, дополняли повествование товарища.

Когда мы рассказали обо всем, Владимир Ильич спросил:

– Вы все были зачислены в первую категорию после ля- куртинского расстрела?

– Да, все четверо – первокатегорники, – ответили мы, удивленные тем, что Владимир Ильич знает о разбивке ля- куртинцев на три категории после событий в лагере.

Закончив делать пометки в блокноте, Ленин сказал:

– Ну, вот вы и на родине. Сегодня поедете в деревню. Что вы там намерены делать?

– Сами еще не знаем.

– Это плохо, – заметил Владимир Ильич и вслед за тем стал говорить о больших трудностях, которые еще придется пережить рабочим и крестьянам. Враг еще очень силен и с ним предстоит длительная, тяжелая борьба. Но победа будет обеспечена, потому что беднейшее крестьянство идет рука об руку с рабочим классом.

В заключение беседы Владимир Ильич пожелал нам так же успешно вести борьбу за интересы рабочего класса и деревенской бедноты, как мы боролись в ля-Куртине со ставленниками Временного правительства.

Прощаясь, Владимир Ильич крепко пожал нам руки.

Выйдя из Кремля, я думал: «Вот он какой – самый главный, любимый вождь рабочих и крестьян!» Мне было стыдно оттого, что раньше я ничего не знал о нем. Мне захотелось снова появиться в ля-Куртине и крикнуть всем товарищам: