Павел Уваров - Между «ежами» и «лисами». Заметки об историках

Может быть, все дело в неспособности ВАК навести порядок с диссертациями? Проблема девальвации ученых степеней очевидна, и мы все являемся свидетелями или даже жертвами творческих исканий этого почтенного учреждения, стремящегося установить контроль за качеством публикаций. Чем обернулось на практике составление пресловутого «ваковского списка» – всем известно 242. Но интенция была вполне понятной. Странно, что не попытались при этом взять под контроль наиболее слабое звено – назначение оппонентов. Сейчас оппонентов выбирает чаще всего сам соискатель или его научный руководитель. Разумеется, из числа «своих», а не «чужих». Вот здесь бы и вмешаться Рособорнадзору: если, например, диссертация защищается по сагам, а в оппоненты не приглашен ни один из скандинавистов из нашего «пашутинского сектора» 243, ни вообще кто-нибудь из видных медиевистов, знающих древнеисландский язык, то это повод для вопросов. Существующая максимально облегченная процедура приводит к появлению докторов наук, которые защитили свои диссертации по истории Средних веков или Раннего Нового времени, не выходя из возраста, в советские времена именовавшегося «комсомольским». Мы не физики и не математики, где такое в порядке вещей; и если автор к 28 годам пишет докторское исследование по истории Средневековья, в котором, согласно требованиям ВАК, «разработаны теоретические положения, совокупность которых можно квалифицировать как новое крупное научное достижение», то это должно вызывать неподдельный интерес. Если это действительно так, тогда это – событие, о котором должны все знать, и такие книги должны иметь шумный успех. Однако вундеркинды предпочитают не публиковаться в центральных журналах (благо в «ваковский список» щедро включено множество «Ученых записок чухломского педуниверситета»), а защитившись, вспомнив о подобающей возрасту скромности, держатся в тени 244.

Здесь нет чьей-то злой воли, просто у всех есть какие-то конкретные заботы: у соискателей – о собственных перспективах; у оппонентов – о сохранении хороших отношений с научным руководителем; у руководителя – о благополучной защите подопечного; у председателя совета – о сохранении реноме; у отдела аспирантуры – о показателе «защищаемости»; у членов совета тоже могут быть какие-то личные соображения. На этом фоне забота о научной составляющей, о научной репутации если и присутствует, то на каком-то десятом месте. И не возьму на себя смелость кого бы то ни было ругать за это, я сам такой же. Но коль скоро контроль за научным уровнем не стал нравственным императивом, то эту задачу должна решать внешняя среда. ВАК пытается выполнять эту функцию, но у него это получается по большей части «как всегда»… А иначе не может быть, поскольку Рособрнадзор – государственный орган, тогда как уже отмечалось, по установленным для европейской науки правилам основную функцию контроля должно выполнять сообщество ученых 245.

Тогда почему же оно этой функции не выполняет? Да потому, что самого сообщества-то почти и не осталось.

Отсутствие реакции на безобразно низкий уровень диссертаций – это лишь один из показателей. Не менее важным является отсутствие рецензий. Как главный редактор журнала «Средние века» могу сказать, что нормальные критические рецензии (если речь не идет о заказанных друзьям откликах на свои работы) сейчас стали большим дефицитом. А ведь рецензии всегда считались легким жанром – их до сих пор не склонны расценивать как полноценные печатные работы. Но в этом небрежении как раз и можно усмотреть следы прошлого, когда для настоящего историка писать рецензии было все равно, что дышать. (Число рецензий, написанных Люсьеном Февром, достигает четырехзначного числа! У Марка Блока рецензий меньше – всего несколько сотен.) Нет рецензий на книги, которые, безусловно, должны стать событием в нашей науке. Нет рецензий на учебники и учебные пособия для вузов. Но и дефицит рецензий тоже лишь индикатор распада сообщества. И дело не только в том, что в региональных университетах защищаются плохие работы и публикуются плохие книги – это можно было бы списать на провинциализм, удаленность от научных центров и библиотек и т.д. Не менее серьезна ситуация в столицах, там, где, казалось бы, все хорошо. Отмеченное выше многоцветье школ и семинаров сопоставимо с эффектом Доплера – с «красным смещением», свидетельствующим о разбегании галактик. Процесс раздробления исследовательского поля медиевистов чреват исчезновением их национального сообщества.

А к чему это приводит, хорошо показал Антуан Про: «Траур по тотальной истории влечет за собой отказ от крупных обобщающих трудов. Историки не могут полностью отказаться от истинности и точности, так уж они воспитаны. Но точность достижима теперь только в малых формах в микроистории, в истории представлений. Избрав такое направление, историки превращаются в ювелиров или в часовщиков. Они производят маленькие драгоценности, чеканные тексты, где сверкают и переливаются их знания и умения, необъятность их эрудиции, их теоретическая культура и методологическая изобретательность. Но при этом речь идет либо о совершенно ничтожных, хотя и превосходно разработанных сюжетах. Либо о сюжетах, не представляющих серьезного интереса для их современников. Бывает также, что они игриво упиваются систематическим экспериментированием с бесконечно пересматриваемыми гипотезами и интерпретациями.

Тем из коллег, кто читал их сочинения, остается лишь аплодировать этим упражнениям в виртуозности, а историческая корпорация могла бы в связи с этим стать клубом взаимного самопрославления, где с удовольствием и по достоинству оценивали бы эти маленькие кустарные шедевры. Ну а потом? Куда нас ведет история, растрачивающая сокровищницу эрудиции и таланта на рассмотрение ничтожных предметов? Или, точнее, предметов, имеющих смысл и интерес только для историков, работающих в данной области?» 246

Антуан Про писал лишь о тенденциях, наметившихся во французской историографии вообще. О тенденциях, распространившихся среди французских медиевистов, примерно то же самое писал Ален Герро 247. Но то, что на Западе намечается в виде некоей скандальной тенденции, у нас, как всегда, проявилось с удесятеренной силой по причине врожденной слабости наших институтов.

Поэтому при анализе достижений российской медиевистики панегирик оборачивается мартирологом. Приходится смириться с тем, что исчезают целые направления, хотя, конечно, радоваться этому не приходится. Сгинула былая гордость российской медиевистики – аграрная история. Бледная тень осталась от истории экономической. Можно надеяться на ее возрождение, но непонятно, откуда появятся люди, которые возьмут на себя эту благородную задачу? Можно успокаивать себя тем, что всегда одни темы уходят, другие приходят: вот многие занимаются теперь властью, политической имагологией и, что очень важно, средневековым правом. Но при этом странным образом проигнорированы те вопросы, которые сообщество медиевистов просто обязано ставить перед собой, даже если в своей повседневной работе медиевист с этим отнюдь не сталкивается.