Павел Уваров - Между «ежами» и «лисами». Заметки об историках

Не то что не были решены, но даже и не были поставлены в новых условиях такие вопросы, как:

– Обладает ли сегодня какой-нибудь эвристической ценностью понятие «феодализм»?

– Если обладает, то что это такое; если нет – то можно ли дать какую-нибудь иную обобщенную характеристику западноевропейскому средневековому обществу?

– Имеет ли изучение этого общества некую универсальную ценность, дает ли оно какое-нибудь знание, которое можно применить для изучения других регионов, расположенных к востоку от Эльбы? Если да, то в чем эта ценность; если нет, то зачем нам надо изучать это удаленное от нас общество?

– Где проходят географические и хронологические границы изучаемого медиевистами явления?

Даже на традиционный хлеб историка – на периодизацию – махнули рукой. Термин «Высокое Средневековье» наши авторы используют для обозначения трех разных периодов – VIII—X века, XI—XIII и XI—XV века. И никого это не волнует. Но что еще более важно – неясной остается судьба XVI—XVII веков.: одни считают его Поздним Средневековьем, другие ранним Новым временем, третьи Новым временем 248. В учебных программах закрепили именно третий вариант, пойдя чисто административным путем, без особых раздумий. С другой стороны, если этим не занимается профессиональное сообщество, то решающей становится директива чиновника. Жаловаться не на кого.

Если не ответы, то хотя бы попытки размышлений на эти темы 249нужны прежде всего для преподавания. Они нужны для наших коллег – востоковедов, славяноведов, специалистов по русской истории, для «новистов». А если они не нужны нам, то выходит, что по сравнению с советскими медиевистами мы полностью лишены их оружия – системы легитимизирующих аргументов. Пусть они у них были плохи, но у нас-то никаких нет.

Мне могут возразить, что такова ситуация во всем мире, что время общих понятий прошло, что на Западе термины «феодализм», и «абсолютизм», все реже мелькают на страницах учебников для школы (а учебников для студентов у них нет и быть не может по определению) и что, например, американские медиевисты, собираясь на свои конгрессы в Каламазу 250, также не озабочены решением «вечных» проблем. Возможно. Но сообществу американских медиевистов нет оснований опасаться за свое существование: необходимость углубленного изучения европейского Средневековья не вызывает сомнений в американском обществе, и – что немаловажно – не вызывает оно сомнения у тех, кто финансирует науку и образование. Не уверен, что мы можем сказать то же самое о себе.

Возможно, я напрасно вижу все в столь мрачном свете. Вероятно, какие-то усилия для консолидации сообщества медиевистов все же предпринимаются. Согласен. Более того, даже уверен, что еще не все потеряно. Иначе и не выступал бы со столь желчными замечаниями.

Доклад был прочитан на «круглом столе» «Трансформации профессиональных сообществ историков (1985—2009)», который был проведен Центром истории исторического знания Института всеобщей истории РАН 30 ноября 2009 года. Вскоре текст был опубликован в первом выпуске интернет-издания: Электронный научно-образовательный журнал «История». 2010. Вып. 1. Историческая наука в современной России. Затем вышла и бумажная версия журнала.

Боюсь, что по сравнению с другими участниками выступления я выбрал слишком печальный тон, и у слушателей сложилось впечатление, что в медиевистике дела обстоят хуже, чем где-либо. Это не вполне справедливо. Но в данном случае, чем меньше бы подтвердились мои прогнозы, тем было бы лучше.

К счастью, подтвердилось действительно не все. Нехотя, со скрипом, но сообщество все же начало втягиваться в обсуждение важных тем, говоря и о периодизации, и о возможностях макроисторических подходов. Работа над «Всемирной историей» и другими коллективными проектами обязала задумываться над некоторыми общими вопросами. Требования публиковаться в «индексированных в РИНЦ» журналах поубавили любви к написанию статей в ротапринтные сборники и постепенно повысили интерес к публикациям хотя бы в «Средних веках». Появилось вольное сетевое сообщество «Диссернет», и грянули различного рода «диссергейты». К сожалению, их инициаторами стало не наше сообщество историков. Без вмешательства политического фактора, наверное, вообще бы ничего не произошло. Но все-таки диссертации стали немного лучше обсуждаться. Некоторые даже отвергаются. Появляются критические рецензии, порой прямо-таки разгромные. Но в целом добиться перелома ситуации не удалось. «Разбегание галактик» продолжается. Создаются новые центры – одна лишь Лаборатория медиевистических исследований на факультете истории Высшей школы экономики чего стоит. А там еще несколько подобных институций возникло и еще возникнет. Достаточно много выпускников и особенно выпускниц пишут свои магистерские, а то и докторские работы на Западе, многие там и остаются. Это все хорошо; но единой площадки, которая позволила бы российским медиевистам дискутировать, творить репутации, выносить ценностные суждения, как не было, так и нет.

Лет десять назад я пришел в гости к старейшему российскому медиевисту Соломону Моисеевичу Стаму. Он перебрался тогда из своего Саратова в Москву, к дочери. Стремясь ввести его в курс новостей столичной медиевистики, я с увлечением рассказывал о том, сколь интенсивна жизнь в нашем институте, где одновременно работают столько семинаров, создано столько центров, издается столько журналов самых разных научных направлений. Но собеседник почему-то не разделял моего энтузиазма. «Какой ужас! Куда же смотрит директор?» – сокрушался он. Я тогда не понял, что его не устраивает. Сейчас, кажется, понимаю.

Все слышали словосочетание «социальная история» много раз. Определить социальную историю очень сложно, потому что она как бы все и ничто. Наверное, можно сказать так: историю некоторые не считают наукой, ведь она долгое время и не была наукой. Но другие все-таки ее наукой считают и уверены, что в основе ее лежат если не законы, то хотя бы некоторые закономерности, регулярности; именно это позволяет нам уподоблять историю науке. Интересная была полемика в самом начале ХХ века во Франции между двумя учеными: Шарлем Сеньобосом – известным историком, одним из авторов учебника «Введение в изучение истории», и Франсуа Симианом – по образованию экономистом и сторонником социолога Эмиля Дюркгейма. Сеньобос говорил, что история, в отличие от социологии (она тогда только-только рождалась), занимается чем-то уникальным, неповторимым, единичным – вот это уникальное и составляет предмет исследования историка. Симиан возражал, что, если история хочет быть наукой, она должна заниматься как раз именно тем, что не уникально, что повторяется, что закономерно; она должна заниматься подсчетами, выстраивать серии фактов. Эта полемика имела большое эхо, и потом о ней не раз вспоминали. Во Франции историю по Сеньобосу называли историей «историзирующей», а по Симиану – историей «социологизирующей». Таким образом, те люди, которые настаивают на повторяемости, закономерности исторического процесса, как правило, апеллируют к социальной истории. Поэтому в самом термине «социальная история» заложен подход к истории как к изучению неких закономерных процессов, т.е. как к науке, хотя и не такой, как физика или химия.