Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6

В конце-то концов какая разница чей!

Смотришь на всю сложную церемонны храмовой службы, на тех, кто управляет ею, организует ее, на священнослужителей, и думаешь: а культы-то всякие, дурманящие сознание человека, не сами боги и не сами владыки насаждают, а те, кто от этого имеет выгоду, — служители культов, сделавшие из этого служения бизнес. В цейлонской газете мы прочли на днях о том, как в одном из индуистских храмов Южной Индии верующие долгое время поклонялись кобре, в определенный час появлявшейся на статуе Шивы. Служители храма всячески способствовали поклонению новому божеству, поскольку вера в старое уже маленько поистратилась. Для полного торжества нового идола храм посетило очень высокое в штате лицо. Кобра пожаловала его появлением в неурочный час.

Сила служителей такова, что во имя своего бизнеса они сделают культ даже из самого атеизма. Придумают бога безбожия и опять-таки заставят неверующих бить лбами в пол перед портретами великих безбожников. Культы, по-моему, исчезнут только тогда, когда служителям предоставят полную волю раздувать свои кадила, но раздувать, увы, безвозмездно, без всякой для себя выгоды.

Церемония в храме Далада Малигава, или в Храме Зуба, закончилась тем, что молящиеся и мы вместо с ними прошли через тесное, задымленное, душное помещение главного святилища, где в ларцах из серебра и золота, вставленных один в другой, хранится зуб Будды, как в католических храмах старой Европы хранятся куски дерева от креста, на котором распяли Иисуса, и кое-где даже части его тела, как в моем родном Новгороде в древних церквах и соборах хранились мощи наших новгородских святых.

Я уже сказал, что зуб Будды нам не увидеть, его показывают только в определенные дни в году. Но журналист Сирисепа, заместитель редактора газеты «Ланкадипа», не раз, по его словам, видывал этот зуб, и, по рассказам Сирисены, зуб Будды довольно-таки крупен, покрупнее, чем у каждого из нас, и от времени желт.

После храма мы решили подкрепиться. На стандартную гостиничную еду нас не тянуло. В этих англизированных, в общем-то хороших отелях, к сожалению, и пища англизированная — английские порядки за полтора века крепко въелись в местную почву. Как всегда, утром поридж — овсяная каша без всего, даже без соли, эгз энд бэкон — яйца с беконом, джем и поджаренный белый хлеб — тосты. Во время ленча (или во время нашего обеда) какой-нибудь протертый супчик из овощей, жареная рыба и кусок мяса; то же в обед (или, по-нашему, на ужин). Однообразно, уныло, безрадостно. Где же, спрашивается, свои, цейлонские блюда? Они, понятно, есть. Но не в этих отелях. Они в закусочных, в небольших ресторанчиках, в различных забегаловках, куда англичане не хаживали и где цейлонцы сохранили свою отличную национальную кухню. Мы уже едали в Коломбо рис с острейшими подливками — карри — из мяса, креветок, рыбы, овощей. А тут Гунадаса Амарасекара сказал, что покажет нам, где готовят отличные хоперсы, тем более что это совсем недалеко.

Хоперсы оказались такого вкуса, что оторваться от них было совершенно невозможно. Это лепешки из топкой рисовой муки, изготовляемые примерно так, как у нас пекут блины. А затем к ним подается все то же карри. Накладывай карри на блин, заворачивай и ешь. Потом это все тебе даже спиться будет. Умеет народ вкусно готовить, даже когда для этого и не очень многое надобно.

С помощью Гунадасы Амарасекары мы за короткое время побывали в различных интересных местах Канди, видели местные кустарные изделия из чеканного серебра и меди — блюда, пепельницы, ножи, разные красивые безделицы, которыми славится этот горный район.

Затем заехали в университет в Перадении, расположенный поблизости от Канди, в цветущем уголке науки, где избирательным методом преподает историю делающий свое дело мистер Ллуэллин. Время было каникулярное, и мы увидели только пустые аудитории.

В тот день, когда мы собрались в обратный путь, дождило и было прохладно. Казалось, что так на всем острове. Но едва мы спустились с гор, миновав чайные плантации, о которых разговор будет в другой главе, едва вокруг нас отшумели горные водопады, едва кончились леса с неведомыми деревьями и вновь появились кокосовые пальмы, как холодок отступил назад. Дождь, правда, и там лил. Но был он теплый, непростудный. Земля дымилась от испарений, и с близкого океана несло влажным оранжерейным теплом.

Впервые этого человека я увидел и услышал в 1961 году, на XXII съезде партии, у нас, в Московском Кремле. Но что, собственно, я увидел? Далеко на трибуне стоял представитель Компартии Цейлона, ее генеральный секретарь, и от имени цейлонских коммунистов на английском языке приветствовал коммунистов Советского Союза. Ни черт его лица, ни осанки рассмотреть я, конечно, не мог. И уж никак не мог подумать, что когда-либо с ним встречусь.

Но вот я в его доме в Коломбо. Узкий въезд с узкой улицы. Тесный двор, такой тесный, что заехавшая сюда машина, чтобы выехать, должна пятиться задом. Зелень, само собой, из всех углов. Крытая тесная терраска, на которую ведут три-четыре ступени. С терраски вход в гостиную; там желтоватые, почти пустые стены, столик, диван, несколько кресел. В доме есть, тут же рядом с гостиной, маленький кабинет хозяина, заваленный книгами; в глубине, если пройти по коридору, — столовая, спальня, еще комнатка для женщины, которая ведает домашним хозяйством. Вот в общем-то и все. Небольшой, скромный домик, но известен он, пожалуй, всему трудовому народу не только Коломбо, но и других частей Цейлона.

Питеру Кейнеману недалеко до пятидесяти. Но он выглядит так, как хорошо, если б выглядели многие, которым нет и сорока. В его дедах и прадедах сингальская кровь смешалась с голландской, поэтому лицо Питера смугло смуглостью здорового загара; по-нашему, это так, будто он только что вернулся из Крыма. Лицо человека сильного, волевое, глаза тебя все время испытывают: а ну, интересно, кто ты такой и чего стоишь?

Мы сидим за столиком, вокруг крутятся собаки — веселый пес Кирибат и его злобная кривоногая мама Три-ки. Разговор — надо же ему с чего-то начаться — заходит о собаках. Затем с собак перекидывается на то, что в цейлонской почве еще слишком крепко и цепко сидят корни влияния колониальных держав, в частности Англии. Крепкие позиции сколотили Соединенные Штаты Америки, а в последнее время в тело Цейлона начинает все глубже вгрызаться Западная Германия.

— Тоже псы. Но не столь добрые, как Кирибат. Скорее, как та старуха! — Питер кивает на Кирибатову мать. — Но она только рычит, а те рвут живое мясо.

Питер Кейнеман превосходно знает и все ветры международной жизни и все боли и слабости своего Цейлона.