Виктор Пелевин - 46 интервью с Пелевиным. 46 интервью с писателем, который никогда не дает интервью

— Не могу не задать вам один очень серьезный вопрос. Какой, на ваш взгляд, должна быть литература?

— Браво. Грандиозный вопрос. И требует такого же грандиозного ответа: литература должна быть такой, какой она будет. Здесь любая модальность непосредственно совпадает с формой обыкновенного будущего времени. Короче, поживем — увидим.

— Вы в курсе, что ваш роман «Чапаев и Пустота» вошел в обязательную программу филологических факультетов вузов страны?

— Да? Понятия не имел. По-моему, это меня совершенно не касается.

— И последний вопрос, так как вижу, что ваша сигара догорает. Виктор Олегович, Котовский до сих пор злоупотребляет кокаином?

— О, несомненно! Более того, мне даже кажется, что в последнее время он стал принимать его в синергии с каким-то другим наркотиком, природа которого мне еще не до конца понятна. Как только пойму, обязательно напишу об этом.

— Спасибо, что согласились побеседовать со мной.

— Не за что.

Источник — http://pelevin.nov.ru/interview/o-toish/1.html.

Развал тоталитарного Советского режима породил в России демократию несовершенного вида. Но эйфория начала девяностых рассеялась перед лицом новой реальности. Россия в течение лишь нескольких лет перешла из категории наиболее развитых стран на планете к наименее развитым, поскольку горстка бизнесменов-гангстеров похитила наиболее ценные ресурсы государства.

Используя переход от поздне-советского к пост-советскому обществу как сырье, Виктор Пелевин потратил последнее десятилетие, производя работы исключительного юмора, красоты и проницательности: четыре романа, новеллу, и много коротких рассказов. Его самый последний роман, «Generation П», описывает карьеру Вавилена Татарского, неудавшегося молодого поэта, который становится копирайтером в расцветающей рекламной индустрии России. Он приспосабливает западные концепции маркетинга к пост-советскому менталитету, сталкивает суфийско-мистических чеченских гангстеров с призраком Че Гевары, испытывает синтетический сатори, употребляя галюциногенные наркотики, и оказывается вовлеченным в шумеро-масонский заговор, который управляет «виртуальным» правительством России: трехмерными оцифрованными макетами на телевидении, чьи движения подготовлены сценаристами. После сведения счетов с разложившимся советским прошлым и циничными фактами недавнего материалистического мира («начальное накопление капитала является также и окончательным»), Татарский получает проблески представления, пока несовершенные, о первичной, неизменной и совершенной действительности.

Мистик и продавец ковров Гурджиев говорит нам, что мечта и пробуждение является эквивалентными субъективными состояниями, каждое из которых весьма далеко от объективной действительности, иногда называемой Богом. Субъективное состояние «чтение работы Виктора Пелевина» довольно трудно классифицировать. Это менее похожее на пробуждение и более — на высококачественную мечту, и несмотря на его субъективность, наводящую на размышления невысказанностью действительности: лужа отражает солнце, но и солнце отражает лужу, но ни то, ни другое не существует в действительности.

Лео Кропывьянский:Ваша карьера писателя началась с распадом Советского Союза, этот распад дал большую литературную свободу, несмотря на захват прессы олигархами. Могла ли ваша вторая повесть «Омон Ра», учитывая ее непочтительную трактовку Советской системы, быть издана пятью годами ранее в период Горбачева? Или Черненко?

Виктор Пелевин:Фактически, я не думаю, что мы можем использовать термин «распад». Это приписывает некоторую непрерывность процессу. Советский Союз разрушился мгновенно. Но даже в 1990, когда я писал «Омон Ра», никто в Москве не ожидал, что крах когда-нибудь произойдет. Я не помню точные даты, но помню, что закончил книгу за день до переворота, который прикончил Советский Союз. Так что ее можно назвать последней моей книгой, написанной в СССР. Было бы вполне возможно издать «Омон Ра» в конце Горбачевской эры, поскольку Горбачев был как раз человеком, давшим русским самую широкую свободу слова, которую они когда-либо имели. Другие не прибавили к ней ничего. Время Черненко было очень разным, сохранялась возможность загреметь в психушку за такие вещи.

ЛК:Выходит, «Омон Ра» был написан в атмосфере секретности, чтобы за него не сесть в психушку. Контрафактно: если бы в течение десятилетия или больше не было никакого Горбачева, а продолжались бы черненковские или брежневские времена, стали ли бы Вы писать «Омон Ра» для самиздата или в стол? Или он не был бы написан вообще никогда?

ВП:Да, я предпочел бы этот путь: «Омон Ра» был написан в атмосфере некоторой секретности, можно сказать, что он был написан в психушке. Когда я писал «Омон Ра», я иногда чувствовал страх от того, что я делал. Но это опасение было остаточным фоном, реальной опасности уже не было. Политический аспект этой книги не был для меня важен. Я не писал сатиру на советскую космическую программу, поэтому книга имела успех и в России, и за границей. Это был роман о взрослении человека в абсурдном и страшном мире. Моя часть страшного мира была Россия, так что я написал книгу, где исследование космоса, являющееся метафорой всего советского мифа, стала фоном повествования. Книга была посвящена героям Советского Космоса, не только космонавтам. Контрафактно? Я действительно не знаю, что сказать. Гипотезы имеют дело с абстрактными ситуациями, но ни одна книга не была когда-либо написана в абстрактной ситуации. Книги пишутся только в конкретных обстоятельствах.

ЛК:Какую первую книгу Вы можете вспомнить, которую Вы читали ребенком? Вы помните свои впечатления?

ВП:Моя первая книга — довольно странно, что я помню это. Это были «Двенадцать Стульев» Ильфа и Петрова, сатирический роман, написанный в раннюю советскую эру. Эта книга невероятно забавна. Хорошо известно, что Набоков поместил ее на книжной полке своего героя рядом с его собственным шахматным романом. Это много значит, если вспомнить, как Набоков относился ко всему советскому. Но я читал его в возрасте пяти лет и не находил в нем ничего забавного вообще, хотя и смог дочитать его до конца. Я помню мой страх и ужас, мое чувство того, как ужасно сложно и опасно быть взрослым.

ЛК:Ваше образование и первая специальность — инженер. Как и когда Вы решали взяться за литературу?

ВП:Мне было около двадцати пяти, и я был аспирантом. Мне пришла в голову забавная мысль о секретных наследниках Сталина, до сих пор живущего в системе подземных пещер и туннелей под Москвой. Это не было первой забавной мыслью, пришедшей мне в голову, но это был первый раз, когда я решил ее записать. Когда я сделал это, получился короткий рассказ. Я не могу сказать, что рассказ был очень хорош, но мне понравилось чувство, которое я испытывал, когда я его писал — это не было похоже ни на что, испытанное мной ранее. Так я начал писать короткие рассказы.