Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

Все понимали, что это были не просто «договоренности». Хотя Германия публично выступила с одобрением заключенного соглашения, поскольку оно способствовало делу мира, Бюлов тогда же сказал кайзеру, что теперь именно Германия станет главным объектом тревоги и зависти со стороны англичан. По Берлину пошли слухи о надвигающейся войне, и германская пресса стала публиковать материалы, описывающие окружение, в котором оказалась их страна. Следующим летом во время военного парада Вильгельм произнес воинственную речь: «Мы должны руководствоваться примером Фридриха Великого, который, будучи окружен врагами со всех сторон, сокрушил их одного за другим» [545] Bülow, Memoirs of Prince von Bulow , т. II, 352. . Он также дал интервью американскому журналисту из The New York Times и с горечью рассуждал в нем о «вероломстве» англичан, а заодно и о неизбежности войны. Стремясь привлечь на свою сторону американское общественное мнение, он обвинил Британию в предательстве белой расы, которое она совершила, вступив в союз с Японией. Кайзер утверждал, что Германии и Соединенным Штатам когда-нибудь придется плечом к плечу сражаться против желтой опасности. Увидев окончательный вариант статьи, германские дипломаты пришли в ужас. К счастью, нечто похожее испытал и Теодор Рузвельт вместе с редакторами The New York Times, а потому это интервью так и не вышло в печать. Однако его содержимое все же достигло британского министерства иностранных дел, а со временем стало известно и французам с японцами [546] Menning and Menning, ««Baseless Allegations»», 373. . Англичане увидели в этом интервью еще одно свидетельство неустойчивого характера Вильгельма и поняли, что за всем этим скрывалась глубокая озабоченность Германии своим положением. Как это часто бывает в международных делах, британцы не понимали, что шаги, которые им самим казались чисто оборонительными, со стороны могут выглядеть совершенно иначе.

Хотя британское правительство и подвергалось критике у себя дома, но в целом было довольно соглашением с Россией. В своих мемуарах Грей позднее писал: «Мы тогда очень многого добились, освободившись от тревоги, которая прежде часто не давала покоя британским правительствам. Были устранены источники частых трений и причины возможной войны, а перспективы мира стали более надежными» [547] Grey, Twenty-five Years , т. I, 154. . Конечно, некоторая напряженность все равно оставалась, особенно в Персии, где обострения время от времени случались до самого начала Великой войны. Французы были в восторге и надеялись превратить Тройное согласие в действенный военный союз. Британия и Россия вели себя более сдержанно и даже избегали употребления вышеуказанного понятия. В 1912 г. преемник Извольского, Сергей Сазонов, даже прямо заявил, что никогда не будет использовать его [548] Spring, «Russia and the Franco-Russian Alliance», 584. .

Сразу же после заключения договора с Британией Извольский протянул руку Тройственному союзу, подписав с Германией соглашение о неприкосновенности владений друг друга на Балтике и предложив Австро-Венгрии проводить согласованную политику на Балканах. Британия, в свою очередь, все еще надеялась на разрядку в гонке вооружений с Германией. Однако в конечном итоге российское руководство оказалось неспособно навести мосты через растущую пропасть между Англией и Францией с одной стороны и Тройственным союзом – с другой. Не удалось России и уклониться от участия в гонке вооружений. К 1914 г., несмотря на периодические попытки освободиться, Российская империя уже прочно стояла на одной из сторон будущего конфликта. Бисмарк предупреждал о подобной опасности за много лет до этих событий – еще в 1885 г. он писал деду кайзера Вильгельма II, отмечая, что союз России, Британии и Франции «создаст основу для коалиции более опасной для Германии, чем любая другая» [549] Albertini, The Origins of the War , т. I, 189. .

Когда в марте 1909 г. возникший в Боснии кризис едва не вызвал войну между Австро-Венгрией и Россией, германский канцлер Бюлов заверил рейхстаг в том, что Германская империя поддержит своего дунайского союзника с «верностью нибелунгов». Он выбрал довольно любопытную метафору. Если он имел в виду цикл созданных Вагнером опер о «Кольце нибелунгов» (а это вполне вероятно, так как канцлер был знаком с семьей композитора), то там персонажей как раз отличают жадность и вероломство. Если же он имел в виду исторических нибелунгов (так немцы называли средневековых правителей Бургундии), то в этом случае верность и правда имела место – но она-то в итоге и принесла с собой разрушение и смерть. Согласно легенде, бургундский двор был окружен врагами, но рыцари отказались выдать им своего товарища Хагена, который ранее предал и убил Зигфрида. В итоге бургундцы все до последнего погибли.

При всех публичных уверениях в верности, германское руководство испытывало к Австро-Венгрии смешанные чувства. Немцы были хорошо осведомлены относительно множества слабых мест этой державы и полагали, что очарование Австрии отнюдь не компенсирует последствий присущего этой стране дурного и небрежного управления. Проблема Германии, однако, заключалась в том, что ей было бы непросто найти союзников где-либо еще. Отношения с Британией ухудшились из-за военно-морской гонки – чтобы вновь сблизиться с ней, Тирпицу и кайзеру пришлось бы пойти на попятную. Англичане, отчасти из-за брошенного Германией вызова, предпочли налаживать контакты с Францией и Россией. Пусть британские политики и утверждали (возможно, даже искренне), что новый союз (Тройное согласие, или Тройная Антанта) ни к чему особенно не обязывает и является чисто оборонительным, но на деле получалось так, что три державы постепенно привыкли консультироваться друг с другом и строили совместные планы. Гражданские и военные руководители этих стран налаживали связи и находили друзей среди коллег-союзников.

С точки зрения Германии, Франция плохо подходила на роль союзника. После того как она заключила с Россией военную конвенцию и уладила разногласия с Великобританией, ее уже нельзя было запугать, как во времена Бисмарка. И французы тем более никогда бы добровольно не пошли навстречу своему восточному соседу. Россия по множеству причин была бы для немцев куда более перспективным партнером, но на тот момент русские нуждались во французских деньгах, а облегчение, которое испытывали в Петербурге по поводу соглашения с англичанами, сделало российское руководство устойчивым к «ухаживаниям» со стороны Берлина. Таким образом, среди великих держав оставалась лишь Италия, которая также вошла в Тройственный союз. Однако она была слаба в военном плане и имела целый ряд проблем в отношениях с другим членом этого союза – как раз с Австро-Венгрией. Уже только по этим причинам на нее нельзя было полностью положиться. В Южной Европе тоже мало кто мог бы оказать Германии поддержку – как вообще, так и в войне с Россией. Османская империя быстро угасала, а более мелкие государства: Румыния, Болгария, Сербия, Греция и Черногория – благоразумно оставались в стороне и выжидали развития событий.