Марк Гроссман - Земля родная

Идут они, и кажется им, что весь мир создан только для них. Эта ночь с молодой и яркой луной, далекие звезды, чуткая тишина с неясными и таинственными шорохами, отдыхающий после трудового дня город в гирляндах электрических огней, металлургический завод, не смолкающий даже ночью, — все это создано для них, для Сережки с Надей, чтобы им было хорошо и радостно. Разве это не так? Луна и звезды освещают им извилистую дорожку. В городе живут тысячи таких же парней и девчат, и они тоже не спят. Сколько пар бродит в эту теплую ночь по улицам, выбирая самые укромные уголочки! Ну, разве не для них создан мир, вся вселенная с ее звездами и планетами?

Так думал Сережка, так думала Надя, но она не могла долго думать об одном. Она вдруг рассмеялась. Сережка спросил:

— Смешинку проглотила?

— Про тебя вспомнила.

— А что вспоминать? Я же тут.

— Вспомнила, как ты сочинял ребятам разные истории. Смех один.

— Откуда ты знаешь? Подслушала?

— Может быть…

Они засмеялись и сразу испуганно смолкли: а вдруг кто-нибудь подслушивает их? Стали говорить вполголоса. Говорили обо всем, перескакивали с одного на другое. Говорили, может быть, только для того, чтобы услышать голос друг друга. Сережка спросил:

— А где эта Вера работает?

— Кичигина? Да у нас, в токарно-механическом. Она у нас и токарь и профсоюзный деятель.

— Девчонки на заводе всю власть захватили. У вас Кичигина, у нас — Бояршинова.

Надя повернула разговор в другую сторону:

— Вредная эта ваша Бояршинова. Голосовала, чтобы меня из комсомола вышибли…

— За что?

— Да так. За одно дело…

— Знаешь, Надя, — горячо заговорил Сережка. — Давай договоримся: ничего не скрывать друг от друга.

— Согласна! — подхватила Надя. — Это лучше — не скрывать…

И задумчиво:

— А может, и зря я сержусь на Вальку… Понимаешь, я станок поломала, четыре смены простояла. — Она вдруг усмехнулась. — Ну и задал же мне тогда папка жару! Ужас! Даже ремнем грозил, будто я маленькая. У тебя, говорит, только один ветер в голове! От таких, говорит, работничков только убыток заводу, надо гнать в три шеи! Почему в три, а не в одну? Смешно!

Она засмеялась, а потом огорошила:

— Только правду говори — Вера Кичигина нравится тебе?

— Не очень.

— А почему? Она хорошая. Боевая. В нашем токарно-механическом все такие.

— Ну, все-то не могут нравиться.

— Значит, Валя Бояршинова, да? Я видела, как ты глядел на нее… Я понимаю…

— И не она…

— А кто? Только ты не выкручивайся. Мы же договорились: ничего не скрывать…

— Я и не скрываю. У нее нос крючком. Понимаешь? И сто восемнадцать веснушек.

— Ну и неправда. Столько не бывает!

Сережка продолжал свое:

— Волосы у нее белые, а кудряшки пушистые-пушистые. Наверно, калеными спицами закручивает… Ростом она… — и поглядел на Надю. — Мне до плеча…

Они остановились. И как-то само собой получилось так, что маленькие горячие ладошки Нади очутились в широких Сережкиных ладонях. Она не торопилась освободить свои чуть вздрагивающие руки.

— Ой, Сережа!.. Тебе не кажется, кто-то подсматривает? — спросила она вдруг испуганно.

— Кажется…

— Кто? — встревожилась она.

Сережка почувствовал себя сильным, смелым, настоящим мужчиной, который обязан оберегать эту родную, эту удивительно хорошую девчушку.

— Не беспокойся, Наденька. Кроме звезд и луны, никто нас с тобой не видит.

— Вот видишь, какая я трусиха… Знаешь, Сережа, пошли скорее домой. Уже поздно.

— Детское время. Куда торопиться?

Но она упрямо твердила свое.

…Как будто ничего особенно не произошло… Минуты две-три постоял Сережка у калитки Надиного дома. Прощаясь, задержал ее руки. Надя шаловливо откидывалась назад, и Сережке было приятно удерживать ее. Вдруг она вырвалась, стремительно побежала, помахала с крыльца рукой и скрылась. Тихонько звякнула щеколда. Сережа постоял немного.

Вот мягко стукнула дверь…

…Сережка пошел, что есть силы размахивая руками. Шел и пел про себя. А что пел — и сам не понимал. Песня состояла из вариаций одного слова:

Эх, до чего же хорошо жить на свете!

Оглянулся. В одном окошке мелькнул свет, чуть приподнялся уголок белой шторки. Сережка остановился, помахал рукой — и уголок шторки опустился.

Спокойной ночи, Наденька!.. Доброй ночи, славная!

Сережка осторожно приоткрыл глаза. Над ним склонилась встревоженная Степановна и легонько трясла за плечо:

— Господи! Страсти-то какие! Ты плакал, скрипел зубами, воевал с кем-то, чуть с кровати не упал. Не надо спать вверх лицом, а то замучают худые сны, — участливо говорила Степановна.

Сережка бился во сне со страшными крылатыми чудовищами, похитившими Наденьку. И как раз тогда, когда он освободил девушку из плена, его разбудила Степановна. Доглядеть бы до конца этот сон!

— Я еще часок вздремну.

— Что ты, что ты! — воскликнула Степановна. — Семь прогудело. Подымайся, сынок, — усмехнулась лукаво, — А что это за Наденька?

Сережка сделал большие глаза:

— Какая Наденька?

— Да уж тебе об этом-то лучше знать, какая… Горе с вами, ребятишки, да и только. Выросли. Вот уж и девчонки начали сниться… И моему эта Фроська не дает покоя.

И ушла, мягко шурша складками необъятной юбки. Вот еще новая забота появилась у Степановны!.. Мирон Васильевич уже завтракал.

— А-а, гуляка пришел! — улыбнулся Сережке старший Панков. — Что-то чересчур долго стали держать тебя, братец, на репетициях.

— Новые песни разучивали…

— Новые песни… Не выспался, небось?

— А мы по-солдатски: нам и трех часов хватает…

— Был, голубок, и я таким солдатом… — усмехнулся Мирон Васильевич. — И по часу на сон не выходило, когда за своей Степановной увивался…

— Ладно тебе городить-то всякое… — проворчала Степановна. — Ешь, знай. Пригласил бы парня к столу.

— Человек свой. Чего его приглашать?.. А мы с Андрюхой уже позавтракали. Спасибо, мать, за хлеб-соль.

Мирон Васильевич стал одевать брезентовую спецовку.

— А к тебе, Сергей, у меня такой разговор. Передай-ко своим шихтарям: мы сегодня будем варить особую сталь. Чуешь? Так чтобы ваши не мешкали, чтоб пошевеливались.

— Не беспокойтесь, не подведем, — солидно сказал Сережка.

Эту новость он сообщил Саньке Брагину.

— Добрая новость! — обрадовался тот. — Далеконько наша сталь пойдет. Надо ребятам перед сменой сказать об этом. Да, вот еще что. Хотел я тебе вчера сказать, да ты рано ускакал в свой хоркружок. В новом доме нам с тобой дают…

Сережка подпрыгнул:

— Комнату?

— Угадал. Одну на двоих. Хочешь посмотреть?

— Еще спрашиваешь!

— Сходим после работы. Там еще отделка идет. Так-то вот, товарищ Трубников… — Санька хитро прищурился: — Есть у меня к тебе один вопросик… Только вот не знаю — ответишь ли?..