Марк Гроссман - Земля родная

Каждый раз, когда Татьяна Ерофеевна поднималась по тропинке к чугунным литым воротам городского кладбища, она останавливалась, чтобы перевести дыхание и еще раз полюбоваться маленьким чистым городком, приютившемся в глубокой котловине меж гор.

Было утро. Солнце поднялось уже высоко, но в котловине еще держался легкий туман. Сквозь его дымку белели ровные ряды аккуратных домиков с черепичными крышами. Увитые плющом и виноградом, они выглядывали из зелени садов весело и приветливо. В самом центре котловины лучи солнца играли на ярко-красной крыше нового здания школы. Левее, над строительством первого городского кинотеатра, хозяйски застыла ажурная стрела подъемного крана.

Этот городок стал для Татьяны Ерофеевны самым дорогим местом на земле. Там, за кладбищенской оградой, среди пышной зелени покоились останки ее единственного сына…

— …Сына ли? — вздрогнула она, вспомнив, зачем так рано пришла сюда сегодня.

Вчера, придя на могилу, она увидела на ней огромный венок. Яркий свет солнца, пробившись сквозь листву, радужной мозаикой лежал на ленте, на которой позолотой сияли слова: «Любимому брату — Ян и Ева Марек».

Не понимая в чем дело, Татьяна Ерофеевна разыскала кладбищенского сторожа старого поляка Юзефа, который в ее отсутствие следил за могилой.

— Это, вероятно, ошибка, пан Юзеф? — старик любил, когда его так называли. — Кто положил венок?

— Утром приходила одна дама с мальчиком. Я не хотел пускать их в ограду, но она очень просила. Дама настаивала, что тут покоится ее брат.

— Этого не может быть! У меня нет родственников! — растерялась Татьяна Ерофеевна.

— Не мне знать, пани. Она настаивала, и я пустил. — Старик развел руками, корявыми и темными, как древесные корни.

— В извещении указан номер могилы, я не могла ошибаться столько лет? — С горьким недоумением Татьяна Ерофеевна достала из сумочки извещение о смерти сына, которое всегда брала с собой. — Вот читайте: пятый участок, могила № 425.

— Ваша правда, пани, но они так настаивали. Я не мог не пустить. — Юзеф сокрушенно покачал головой, с мягкими седыми волосами. — Вы не волнуйтесь, пани. Они сказали, что придут сюда еще раз, завтра утром.

Юзеф повернулся и пошел по дорожке, усыпанной гравием, тяжело переставляя ноги.

Татьяна Ерофеевна долго вертела в руках извещение и вдруг вспомнила, что где-то уже видела эти имена, но где именно — не знала.

«Если это ошибка, то такая жестокая», — думала она ночью с глухой тоской. Ей было страшно потерять и этот маленький кусочек земли — все, что оставила ей война от сына. Татьяна Ерофеевна снова и снова рассматривала его фотографии. Она никогда с ними не расставалась.

Вот он, голопузый малыш, сидит в корыте, весело разбрызгивая пухлыми ручонками воду и показывая два первых зуба. А вот он уже верхом на коне, рубит деревянной саблей воображаемого врага. Татьяна Ерофеевна привычным движением перевертывает фотографию, читает:

«Юрик помогает папе бить белогвардейцев».

— А папы тогда уже не было, — шепчет она, смахивая слезу. — Ничего ты еще не понимал, глупенок мой!

Муж ее погиб на Дальнем Востоке в борьбе с интервентами.

Татьяна Ерофеевна берет следующую фотографию. Довольный и гордый, залитый солнцем, морщит Юрик обсыпанный веснушками нос. Ветер раздувает его светлую челку и пионерский галстук, а у ног сына плещется Черное море. Из Артека он приехал загорелый, выросший.

— Я обязательно повезу тебя к морю, мама. Представляешь: идет волна, огромная, больше нашего дома, налетит на скалы — «хлоп»! И одни брызги, много, много! А какие там цветы, деревья!

— Обязательно повезу тебя к морю… — шепчет Татьяна Ерофеевна и берет другую фотографию. Эта из Московского университета. И еще одна, последняя — с фронта. Уже не веселый беззаботный мальчик, а настоящий воин глядит с нее. Похудевшее, возмужавшее лицо сына, с сосредоточенным взглядом отцовых карих глаз, с волевыми очертаниями рта, казалось каким-то незнакомым. Только нос, по-прежнему задорный и чуть веснушчатый, остался таким же детским.

…После этой фронтовой фотографии долго не было писем. Она знала, что сыну может некогда даже поесть, некогда сомкнуть глаз, и терпеливо ждала. Но через два месяца пришел белый конверт. Тот сырой мартовский день, как выпавшее звено в цепи, разделил ее жизнь на две. Одна была здесь, в маленьком закарпатском городке, другая там — в большом уральском селе, где прошла ее молодость, любовь, где родился сын.

Татьяна Ерофеевна не могла оставить ни то, ни другое и каждое лето приезжала сюда.

Эти встречи с сыном помогали ей жить и работать от отпуска до отпуска. Короткие письма Юзефа: «Все в порядке, пани» — связывали обе половины ее жизни в одно целое.

И вот теперь… Татьяна Ерофеевна и страшилась ошибки и хотела знать, кого же она так долго считала своим сыном.

— Разве можно себя так мучить. Посмотрите, на кого вы похожи. Вероятно, старик не понял чего-нибудь, а вы так расстраиваетесь. — Точно ребенка уговаривала ее утром пожилая учительница, у которой всегда останавливалась Татьяна Ерофеевна. — Выпейте горячего кофе. Он придает силы, бодрость, очень хорошее средство…

Старушка налила в стакан ароматный напиток. Потом заговорила, пытаясь отвлечь женщину от тяжких дум:

— Зря вы вчера не пошли на концерт. Сегодня обязательно пойдемте, я билеты достану. Чудесные артисты! Я думала — муж и жена, а оказывается — сын и мать. Этот Ян Марек — совсем мальчик, а играет, как божественный Паганини! А их песня мира — шедевр, шедевр!

— Ян Марек?! — Татьяна Ерофеевна медленно встала. Теперь она вспомнила, где видела имена, написанные на ленте венка: на афише. На огромной афише у клуба училища прикладного искусства, гласившей, что молодой чешский скрипач Ян Марек и солистка Пражской оперы Ева Марек дадут два концерта.

— Господи, да что же это такое! — Татьяна Ерофеевна начала лихорадочно одеваться, бессвязно повторяя: — Они! Они!

— Куда вы? Еще рано? Куда? — пробовала остановить ее хозяйка, но Татьяна Ерофеевна уже выбежала из комнаты.

И вот, стоя у кладбищенских ворот, еле переводя дыхание, она глядела на город, не замечая его красоты.

«Держи себя в руках, держи!» — приказывала она себе, но нервная дрожь била ее. Повернувшись, она вошла в ворота и медленно побрела к знакомой ограде. Недалеко от могилы остановилась. Противная слабость заставила прислониться к дереву.

В оградке у могилы разговаривали трое. Старый Юзеф что-то рассказывал еще молодой красивой женщине в строгом черном платье и сером газовом шарфе. Возле них с букетом белых цветов стоял юноша, почти мальчик, белокурый и голубоглазый. Он увидел Татьяну Ерофеевну и, наклонившись к матери, что-то сказал.