Марк Гроссман - Земля родная

…Вечером, хотя ей очень хотелось побыть одной, Татьяна Ерофеевна пошла на концерт. Первые же звуки поразили ее силой и красотой. Скрипка ожила под руками Яна. Песня росла и ширилась. Вот в звуки скрипки и оркестра влился чистый, глубокий голос певицы. Ева подошла к рампе, развела руки, будто хотела обнять весь мир. Она пела по-чешски, но Татьяна Ерофеевна все понимала. Ева пела о радости материнства, о первой улыбке ребенка, пела о том, за что отдали свои жизни миллионы людей, она пела о мире…

Правой рукой он взялся за косяк приоткрытой двери, а левую протянул Клавдии Ивановне.

Так он прощался с женой уже тысячи раз.

— Правая для всех, — сказал он много-много лет назад, — левая только для тебя… для тебя одной…

Тогда, давно, он высвободил занятую чем-то правую руку, и прижал девушку к себе; она едва не задохнулась от счастья и еще чего-то, названия чему нельзя было дать…

Уже за дверью он напомнил:

— Смотри не задерживайся. Если я опоздаю, пойдешь одна. В клубе свидимся.

Когда из полутемного коридора он вышел на лестничную площадку, она разглядела, как стара его брезентовая куртка. На плече распоролся шов.

— Ванюша! Не мог сказать, что куртку починить надо!

— Я говорил, Муха, — миролюбиво отвечал он. — Но у тебя столько забот…

Действительно, на днях заходила речь о куртке. Но как-то совсем не вовремя, мимоходом, и Клавдия Ивановна забыла о ней.

— Срам какой, — продолжала она. — Тебе, конечно, ничего… а что о твоей жене скажут?

— Что скажут?.. Ничего не скажут, — смущенно оправдывался он. И вдруг, войдя обратно в коридор, притянул голову жены к себе. Она прислонилась к его жесткой, словно из фанеры, куртке, пахнущей пылью и бензином, и прикрыла глаза.

— Пусть говорят, — с шершавой нежностью сказал он, отстраняясь.

Клавдия Ивановна несколько секунд смотрела на щелкнувшую замком дверь, а затем на цыпочках, чтобы не разбудить детей, прошла в кухню.

Только Надя и Коля учились в первой смене. Старшеклассники уже сами готовили себе завтрак, и нередко, проводив мужа на работу, Клавдия Ивановна еще на полчаса ложилась в кровать. Для человека, который изо дня в день немного недосыпает, очень дорога каждая минута сна.

Сегодня Клавдия Ивановна не могла себе позволить этого. Посещение клуба для нее вовсе не простое дело. Она взялась за исполнение многочисленных обязанностей, хорошо известных хозяйке большой семьи, ежедневно одинаковых, и в то же время всегда чуть-чуть новых и разных.

Сначала Клавдия Ивановна еще старалась установить, что нужно раньше, что потом… Но вскоре пренебрегла всякой очередностью.

— Как белка в колесе вертишься, — иногда жаловалась она мужу, бессознательно наговаривая на себя. На самом деле в ее домашнем труде всегда наличествовала незаметная, но мудрая система и последовательность, выработанная непроизвольно, закрепленная привычкой. Будь иначе, она не успевала бы сделать и трети того, что делала.

Когда-то она ждала: вырастут дети, станут помогать. Как будто так и вышло. Но серьезного облегчения она не почувствовала: то ли с годами прибавлялось работы, то ли сказывались эти самые годы.

И все-таки Клавдия Ивановна, кроме обязательных, никак неотложных дел, сумела проверить, как Ленька выучил роль «Кота в сапогах» (мальчишка был активным участником школьного драматического кружка), заштопать две пары мужниных носков, посидеть немного над скатертью, которую вышивала уже третью весну…

В 7 часов вечера она пришла в клуб.

Она и раньше бывала здесь на киносеансах, но всегда торопилась домой, не интересовалась ничем, кроме того, что происходит на экране, и поэтому не замечала, как здесь хорошо и уютно. А сегодня все красивое и приятное как будто предназначалось специально для нее и так было устроено, чтобы доставить ей возможно больше удовольствия. И обновленный призыв «Добро пожаловать!», такой свежий, яркий, что он продолжал гореть в глазах и после того, как она миновала парадную дверь. И пол, натертый до такого блеска, что было неловко ходить по нему, оставляя отпечатки подошв. И ослепительный блеск множества ламп, собранных в большие, нарядные люстры-букеты. И необыкновенная, созвучная всему этому торжественная музыка, заполняющая огромное здание: видимо, она неслась из скрытых где-то репродукторов.

Клавдия Ивановна на мгновение задержалась у большой Доски почета, установленной в центре фойе, и тотчас же попыталась сделать вид, что нисколько ею не интересуется. Едва ли это ей удалось — слишком уж счастливо и растерянно улыбнулась она при этом.

Однако у всех, кто находился в клубе, были свои радости, свои переживания, и никто не обратил внимания на маленькую женщину в коричневом шелковом платье с орденом «Мать-героиня» на груди. Она присела на диван и время от времени бросала короткие взгляды на Доску почета. Там, в левом верхнем углу, помещался портрет пожилого уже мужчины с галстуком, повязанным неумело, но старательно. Под портретом было написано:

«Бригадир лучшей монтажной бригады И. П. Юрьев. Он работает в счет 1962 года».

Именно этот серый портрет и расцветил для Клавдии Ивановны сегодняшний вечер. Вот какой у нее муж! Все его знают!

Настроение Клавдии Ивановны было очень светлым. Его не омрачило даже то, что к началу торжественной части собрания Ивана Петровича все еще не было в зале. Ведь он предупредил, что может опоздать.

Но вот стали выбирать президиум и назвали фамилию «Юрьев». До сознания Клавдии Ивановны и не сразу дошло, что речь идет о ее муже. Но оратор вслед за фамилией назвал имя, отчество и должность.

Председатель собрания, невысокий, круглолицый мужчина, густым голосом сказал:

— Избранных в президиум, прошу занять места.

Несколько человек, стуча откидными сиденьями, поднялись и направились к сцене. Клавдия Ивановна робко оглянулась. Ивана Петровича нигде не было. Ей стало даже страшно. Она подумала, что через минуту, когда будет обнаружено отсутствие Юрьева на сцене, все повернутся к ней, и во всех взорах она прочтет осуждение: мужу оказали такую честь, а он вовсе не пришел.